– Значит, костюма ты так и не получил?

Он помотал головой.

– Бедняжка, тебе действительно не повезло!

Себастьяну, погруженному в глубочайшую жалость к самому себе, ее проникновенные слова пролились как бальзам на душу. Услышать настолько прямо высказанное мнение, что он действительно стал жертвой несправедливости судьбы, было до такой степени отрадно, что показалось почти святотатством пускаться сейчас в дальнейшие объяснения: упоминать о рисунке, двух тысячах двухстах лирах и визите к портному. К чему вдаваться в подробности, которые в его нынешнем настроении вообще казались несущественными и ничего, по сути, не менявшими? Но затем они совершенно внезапно сами собой выдвинулись на передний план и стали частью реальности. Потому что миссис Окэм склонилась вперед и положила ладонь ему на колено, а ее рыхлое лицо осветилось нежнейшей из улыбок.

– Себастьян! Я должна просить вас об огромном одолжении.

Он тоже одарил ее очаровательной улыбкой и вопросительно вздернул брови.

– Юстас обещал вам нечто, – пояснила она, – но не сумел сдержать слово. Но его обещание могу исполнить я. Вы разрешите мне закончить начатое им, Себастьян?

Он какое-то время смотрел на нее, не уверенный, правильно ли все понял. Затем, когда до него дошло, что смысл сказанного ею мог быть только один, кровь прилила к его щекам.

– Вы имеете в виду… Вы говорите о смокинге?

В величайшем смущении ему пришлось отвести глаза в сторону.

– Мне бы это доставило огромное удовольствие, – сказала она.

– Вы очень добры ко мне, – пробормотал он, – но, право же…

– В конце концов, это было одно из последних желаний дорогого бедняги Юстаса.

– Я знаю, но…

Он колебался, раздумывая, стоит ли рассказать ей о рисунке. Она ведь могла подумать, как, несомненно, подумал тот скользкий тип Вейль, что ему следовало бы повременить с продажей рисунка, не делать этого так скоро после похорон. А ей он никак не мог наплести чепухи про некий долг чести. Кроме того, если он собирался упомянуть о рисунке вообще, то следовало рассказать о нем сразу. Завести о нем речь сейчас значило признать, что он пытался вызвать ее жалость и напрашивался на щедрое предложение, не имея на то никаких оснований. И каким же дурачком будет он выглядеть в ее глазах, и к тому же каким корыстным!

– Прошу, не забывайте, – добавила миссис Окэм, которая приписала его нерешительность понятному нежеланию принимать дорогой подарок от посторонней женщины, – что я тоже часть вашей семьи. Приемная двоюродная сестра, так, кажется, называется степень моего с вами родства.

Как же деликатен этот милый мальчик! Она снова улыбнулась ему с еще большей нежностью во взгляде.

Чувствуя глубочайший внутренний разлад, Себастьян попытался ответить на ее улыбку. Слишком поздно пускаться в объяснения. Не оставалось ничего, как предоставить событиям самим развиваться дальше.

– Что ж, если для вас это в самом деле не проблема, – сказал он.

– Ах, как чудесно! Очень хорошо! – воскликнула миссис Окэм. – Тогда мы отправимся к портному вместе. Это будет занятно, не правда ли?

Он кивнул и сказал, что это действительно может оказаться очень занятным.

– Мы выберем лучшего портного во всем городе.

– Я как раз заметил одно ателье на улице Торнабуони, – тут же сказал он, понимая, что теперь во что бы то ни стало должен отвадить ее от того места, что располагалось рядом с собором.

Но какой же глупостью с его стороны оказалось желание продать рисунок так поспешно! Вместе того, чтобы немного выждать и посмотреть, как сложится ситуация. А теперь у него будут сразу два смокинга. И даже приберечь один из них на будущее не получится. Через пару лет ему станут малы сразу оба. Что ж, в конце концов, это уже не имело никакого значения.

– Когда мы вернемся в Лондон, – сказала миссис Окэм, – я надеюсь, что однажды вы согласитесь поужинать со мной в вашем новом вечернем наряде.

– С превеликим удовольствием, – вежливо ответил он.

– А потом вы составите мне компанию, и мы вместе станем ходить на спектакли и концерты, куда у меня никогда не хватало энергии собраться одной.

Спектакли, концерты… От подобной перспективы у него разгорелись глаза.

Они заговорили о музыке. Оказалось, что миссис Окэм часто посещала концерты, пока был жив муж. Они вместе ездили в Зальцбург ради Моцарта и современных композиторов, в Байрейт, чтобы почтить память Вагнера, слушали в Милане «Отелло» и «Фальстафа». Этим достижениям Себастьян мог противопоставить лишь несколько не слишком славных вечеров в Куинз-Холле. Спасая свою репутацию, он вдруг обнаружил, что ударился в хвастливую фантазию о том, что у него есть близкий друг, старый пианист, который больше не концертирует, но сохранил свое виртуозное мастерство. Блестящий музыкант. Доктор Пфайффер, может быть, слышали? Нет. Странно. В свое время он пользовался европейской известностью.

Между тем под сурдинку мистер Тендринг закончил с замерами картин и работал теперь над изделиями из фарфора, оникса и слоновой кости. Тысячи и тысячи фунтов, повторял он время от времени про себя, растягивая дифтонги, как всякий кокни. Многие тысячи фунтов… При этом он чувствовал себя необычайно счастливым человеком.

В четверть одиннадцатого в вестибюле раздались звуки какой-то суеты, а потом как с плаца, где проходил парад призраков, донесся командирский голос Королевы-матери.

– А вот и наша дорогая старая бабушка, – сказала миссис Окэм, перебивая Себастьяна на середине фразы.

Она поднялась и устремилась к двери. В холле горничная как раз закончила помогать миссис Гэмбл избавляться от верхней одежды и передавала ей в этот момент с рук на руки померанского любимца.

– Мой маленький Фокси-мопси! – вскричала Королева-мать. – Он так скучал по своей мамочке! Скучал ведь, правда?

Фокси VIII лизнул ее в подбородок, а потом повернулся, чтобы облаять незнакомку.

– Бабушка, дорогая!

Зазвенев, как целая люстра из бриллиантов, миссис Гэмбл тоже повернулась на голос.

– Это Дэйзи? – хрипло спросила она.

И когда Дэйзи ответила, что да, это она, старуха подставила сморщенную и красную до кирпичного оттенка щеку, в то же время ловко убрав Фокси за спину, чтобы тот не покусал внучку, когда она будет отдавать ей дань уважения.

Миссис Окэм поцеловала ее, не подвергаясь опасности.

– Как я рада снова вас видеть! – сказала она сквозь писклявый лай.

– Почему у тебя такой холодный нос? – неожиданно спросила Королева-мать. – Надеюсь, ты не простужена?

Миссис Окэм пришлось заверить ее, что она никогда не чувствовала себя лучше. Потом она обратилась к миссис Твейл, которая держалась чуть в стороне молчаливым, ясноглазым, слегка улыбающимся зрителем.