– Бабушка! – в ужасе вскричала миссис Окэм.

Она в тревоге огляделась по сторонам и с облегчением заметила, что мистер Тендринг уже отошел в другой конец комнаты, где вносил в свой каталог статуэтки Каподимонте и стоявшее между двух окон бюро.

– Слава богу, – выдохнула она, – что он не слышал ваших слов.

– А хоть бы и слышал, – сказала Королева-мать. – По таким типам тюрьма плачет.

– Но он вовсе не из числа подобных людей, – возмущенным шепотом возразила миссис Окэм.

– Это ты так думаешь, – усмехнулась Королева-мать. – Но если ты воображаешь, что хотя бы немного разбираешься в подобных вещах, то глубоко ошибаешься.

– Я и не хочу в них разбираться, – содрогнувшись, ответила миссис Окэм. – Это нечто жуткое!

– Тогда зачем вообще поднимать эту тему? Особенно в присутствии Вероники. Вероника! – позвала она. – Ты слышала, о чем мы говорили?

– Лишь фрагментами, – сдержанно признала миссис Твейл.

– Вот видишь! – сказала Королева-мать с упреком и одновременно триумфом в голосе. – Но она хотя бы успела побывать замужем. А ведь здесь есть еще и этот мальчик. Мальчик! – властно обратилась она, глядя в никуда. – Скажи, что ты об этом думаешь?

Себастьян покраснел.

– Вы имеете в виду… О тюремном заключении?

– О каком еще тюремном заключении? – раздраженно повторила Королева-мать. – Что ты думаешь о своей новой встрече с моей внучкой?

– Ах вот вы о чем! Что ж, это, разумеется, просто поразительно. То есть я хотел сказать, насколько же забавные случаются иногда совпадения, не так ли?

Импульсивно миссис Окэм обняла Себастьяна за плечи и прижала к себе.

– Забавные – не совсем подходящее слово, – сказала она. – «Радостные» будет правильнее. Счастливые, словно ниспосланные самим Господом. Да, воистину самим Господом, – повторила она, и на ее глаза опять с необычайной легкостью навернулись слезы, а голос задрожал от переполнявших ее эмоций.

– Господь здесь, Господь там, – проворчала Королева-мать. – Ты слишком много говоришь о Боге.

– Но о Нем невозможно думать или говорить слишком много.

– Поминать Его имя всуе – это богохульство.

– Но Себастьяна действительно послал мне сам Бог.

И дабы подчеркнуть силу своей убежденности, миссис Окэм стиснула его еще крепче. С ощущением полной беспомощности Себастьян покорно позволял обнимать себя. Он чувствовал невероятное смущение. Она на публике выставляла его дурачком, причем до какой степени глупо он выглядел, можно было прочитать на лице миссис Твейл. На нем застыло то же выражение, какое он видел в тот день, когда она мучила его попытками заставить демонстративно шокировать миссис Гэмбл, – это был тот же полный жадного любопытства взгляд зрителя, перед которым разыгрывался эпизод из очень смешной комедии нравов.

– И не только богохульство, – продолжала Королева-мать. – Все время талдычить о Боге – признак дурного вкуса. Как носить жемчуга целый день вместо того, чтобы надевать их вечером, когда готовишься к ужину.

– Кстати, об одежде к ужину, – сказала миссис Окэм, стремясь перевести разговор в более спокойное русло. – Мы с Себастьяном договорились, что станем часто посещать вместе театральные спектакли и концерты, когда вернемся в Лондон. Верно я говорю, Себастьян?

Он кивнул и неловко улыбнулся. Затем, к его величайшему облегчению, миссис Окэм сняла руку с его плеча, и он смог отойти в сторону.

Из-за занавески своей воображаемой частной ложи миссис Твейл наблюдала за всем этим и получала удовольствие от комической пьесы. Святой Женщиной буквально овладел нестерпимый материнский зуд. Но мальчик, что было вполне естественно, не горел желанием стать жертвой этой разновидности женского вожделения. Поэтому бедной старой святоше приходилось подкупать его. Театры и концерты призваны были соблазнить его на роль малолетнего жиголо и помочь ей удовлетворить свою материнскую похоть. Но ведь существуют и другие формы житейского бесстыдства, которые юнцу покажутся куда как привлекательнее навязчивой «мамочки». Имеются магниты, беззастенчиво льстила она себе, гораздо более притягательные, чем похожее на мордочку мопса лицо Дэйзи, чем ее целомудренная, но перезрелая грудь. Может получиться занятно, если устроить интересный научный эксперимент… Украдкой от всех она улыбнулась. Да, вдвойне занятно после того, что произошло сегодня вечером на башне лорда Уорплесдена, а уж научные результаты могли стать поистине шокирующими в своей огромности.

При упоминании о концертах Королева-мать, которой всегда претила мысль о том, что ее могли лишить возможности стать причастной к чему бы то ни было, настояла на своем непременном присутствии, куда бы они ни направились. Но, разумеется, она сразу отвергла любую современную музыку, как и Баха, от которого ее всегда начинало клонить в сон. Это же касалось струнных квартетов – она терпеть не могла эти утомительные визгливые или скрипучие звуки…

Внезапно на сцене снова появился мистер Тендринг.

– Прошу прощения, – сказал он, когда Королева-мать закончила перечисление своих музыкальных фобий, и передал миссис Окэм листок бумаги.

– Что это? – спросила она.

– Несовпадение данных, – ответил мистер Тендринг, употребив со всей серьезностью термин из лексикона лицензированных бухгалтеров.

Фокси, обладавший слухом, глазом и нюхом собаки из богатой семьи на представителей менее привилегированных сословий, начал рычать.

– Ну-ну, тихо, – ласково успокоила его Королева-мать. Затем, повернувшись к миссис Окэм, пролаяла сама: – Что несет этот ваш странный человек?

– Несовпадение, – объяснил мистер Тендринг, – между квитанцией, полученной покойным владельцем дома в день его… Э-э, в день его кончины. И количеством предметов, фактически находящихся в упаковке. Он купил два, но сейчас там только одно.

– Одно что? – спросила миссис Окэм.

Мистер Тендринг улыбнулся почти лукаво.

– Как я предполагаю, это можно назвать произведениями искусства, – сказал он.

Себастьян внезапно ощутил приступ тошноты.

– Извольте пройти сюда, – предложил мистер Тендринг.

Они проследовали за ним к столику у окна. Миссис Окэм осмотрела сначала оставшийся рисунок Дега, а потом листок, в котором мсье Вейль засвидетельствовал покупку двух рисунков.

– Дайте-ка мне их, – сказала Королева-мать, когда ей объяснили ситуацию.

В тишине она ощупала картонку из-под рисунков и тонкую бумажку из магазина, а затем вернула их миссис Окэм.

– Значит, второй был украден, – сказала она, смакуя каждое слово.

«Украден!» – повторил Себастьян. Так и получится – они решат, что он украл рисунок. Только сейчас до него впервые дошло: у него нет никаких доказательств, что дядя Юстас подарил ему рисунок. Даже эта их маленькая шутка во время сеанса ничего на самом деле не доказывала. «Округлый зад и грудь простая» – эти слова имели ясный смысл для него. Но так ли очевидно будет их значение для других, если он попытается все объяснить?