— Тогда одевайся нам нужно торопиться, уже светает.

— Мужиков позовем? Они уж так до барина люты!

— Можно, только поторопитесь, — еще раз напомнил я. — Возьмем их тепленьким.

Степан кивнул и вернулся к колодцу. Ворот скрипнул последний раз и затих, потом зазвенела цепь, и я услышал, как тяжело рухнула в воду заборная бадья. Белые фигуры засуетились и начали спешно одеваться.

— Вот видишь, — сказал я подошедшему крестьянину, — целое воинство набирается.

— Оно конечно, — согласился он, — только у нас даже дубин нет. С голыми руками против сабель много не навоюешь. Тут холопы — гайдуки все как на подбор, сытые и здоровые.

Я отметил, что он сказал, не «у вас», а «у нас», но комментировать не стал.

— Ладно, начнем, а там видно будет, — решил я, хотя сам не терплю никаких непродуманных, спонтанных действий.

Спешно одевшись, бывшие пленники обступили гурьбой, ждали распоряжений.

Наступал, как говорят в таких случаях, час Икс. Теперь от меня во многом зависела жизнь этих людей, а даже простого плана, что и как делать не было.

— Кто-нибудь знает барскую избу? — спросил я.

— Я знаю, — ответил широкоплечий человек с заросшим черной, как смоль щетиной лицом, — был у боярина в холопах.

— Сможешь показать, где там, что?

— Почему не показать, — спокойным, даже зловещим голосом, ответил он, — Не только покажу, сам Афанасию Ивановичу красного петуха подпущу, пусть изверг погреется.

— Нельзя его просто так сжечь, — покачал я головой, — там Гривов, мужик которого вечером на пытку увели. У барина семья есть?

— Как не быть, — ответил заросший холоп, — семья справная, жена, детки, четыре дочери и три сына.

— Ну, вот видишь, как можно невинных детей губить! Придется брать избу приступом.

— Все они одного змеиного семени, вырастут такими же как отец кровопийцам станут! — угрюмо, пробурчал он.

Я не стал разворачивать дискуссию, задал конкретный вопрос:

— Охранники, где ночуют, в той же избе?

— Нет, как можно, у них свои две избы рядом с боярской. В одной я жил, — сказал он с нескрываемой горечью.

За что его отлучили от власти и посадили в темную, расспрашивать времени не было. Я попросил:

— Что же, веди, показывай.

Мужики молчаливой гурьбой пошли к воротам, там начали сноровисто разбирать частокол, вооружаясь жердями. Воспользовавшись заминкой, я задержал Ивана Степановича и предложил:

— Может, ты пойдешь домой, к жене и детям? Ты свое дело сделал. Спасибо тебе за все.

— Нет, я с вами, У нас здесь у всех одно дело, артельное, а на миру и смерть красна.

Это было благородно, что я опять отметил про себя, но вслух ничего не сказал. Мы улыбнулись друг другу и пошли вслед за всеми. Небо отчетливо светлело на востоке, но ночные сумерки были еще густы и продвигались мы скрытно, правда, сопровождаемые собачьими истериками. Местным псам почему-то очень не нравился запах Полкана.

Совсем недалеко, метрах в трехстах от тюремного двора, темнел высокий частокол, как я понял ограда усадьбы. Мы подошли к нему вплотную. Укрепление оказалось солидным из толстых бревен с затесанными концами. Проводник повернул не к закрытым воротам, а направился в обход, по отчетливой, хорошо протоптанной тропинке. Мы гуськом следовали за ним. Теперь уже в усадьбе залаяло несколько собак, судя по густым голосам, отнюдь не мелкие крестьянские шавки. Полкан, державшийся возле моей ноги, не повел в их сторону даже ухом.

Забор оказался длинный и крепкий, поставили его, скорее всего, недавно, многие бревна еще были совсем светлыми. Наконец проводник остановился, сделал знак следовать за собой. Он встал на колени и протиснулся под частоколом внутрь ограды. Мы один за другим последовали за ним.

Барская изба стояла на высоком каменном подклете. Для своего времени здание было весьма респектабельное, с пристроенным теремком, и забранными частыми переплетами, остекленными окнами. Сверху, над шатровой кровлей, торчали целых две печные трубы. Такой роскоши я еще не встречал. Печи пока медленно проникали в быт, и только богатые люди могли позволить себе такое благо цивилизации. Имение еще спало, нам пока не встретилось ни одной живой души. Сначала мы блокировали избы, в которых жили стражники. Сделали это тем же способом, что давеча Севастьян — подперли двери. Однако они, в отличие от дверей темной избы, были довольно хлипкие, так что выломать их изнутри, как мне казалось, не составляло большого труда. А чтобы их надежно забаррикадировать, у нас не было ни времени, ни материала.

Потом мы прокрались к господской избе и, скучившись возле крыльца, провели совещание, как попасть в дом. Главенствующее мнение было выломать входную дверь и ворваться внутрь, но мне такое тупое решение вопроса не понравилось. В простой идее обычно таится лень мышления, как в излишне сложной, невозможность предусмотреть все детали, Выбирать следует золотую середину.

— А что, если устроить во дворе костер и закричать «пожар», — кашлянув от смущения, предложил Иван Степанович. — А когда они выбегут, то… — он опять кашлянул и замолчал.

— Дело говорит мужик! — поддержал кто-то из наших дружинников. — Будем лупить всех, кто выбежит, они и опомниться не успеют.

Мне предложение тоже понравилось.

— Мы с тобой встанем возле дверей, предложил я казаку, и как только их откроют, ворвемся внутрь, а они, — я кивнул на остальную гоп-компанию, — пускай пока во дворе разбираются с прислугой.

— Дашь мне свой кинжал? — мрачно спросил запорожец. После освобождения, Степан перестал походить на себя прежнего, молодого и, в общем, добродушного парня. «Самосозерцание» и пытка жаждой, через которые его заставили пройти, за несколько дней, превратили его в сурового, пожившего мужчину.

Я отцепил от пояса трофейный кинжал и вместе с ножнами протянул ему. Он вытащил длинный узкий клинок и удовлетворенно кивнул:

— Согласен!

— Ну что, начнем собирать дрова для костра? — спросил я товарищей.

Ответить мне не успели.

Пронзительно заскрипели дверные петли и все, включая меня, вздрогнули и напряглись.

— Быстро! — приказал мне запорожец и взлетел на крыльцо.

Я бросился следом и успел прижаться спиной к стене возле самих дверей. Они, продолжая скрипеть, медленно отворились и на крыльцо, сонно щуря глаза и зевая во весь рот, вышел какой-то старик. Он был босиком в посконном исподнем, с непокрытой лысой головой.

Нас с запорожцем старик не заметил, и не спеша начал спускаться с крыльца. Что с ним было дальше, я не видел. Мы вдвоем со Степаном вошли в просторные сени, вдоль стен, которых стояли сундуки и лари. Здесь было еще темно и пробираться приходилось почти на ощупь. К тому же проход между сундуками оказался узким, так что дальше мы двигались друг за другом.