– Спасибо, но…

– Никаких «но»… Пойдемте, пойдемте, Андрей Львович, - режиссер подхватил писателя под руку и повлек в сторону. - Нас ждет наша шалунья Синемопа. Итак, мы остановились на том, что Лева втянут подругой в антисоветский заговор и взят в КГБ…

– Разве? - удивился Кокотов, но, поймав на себе суровый взгляд соавтора, поправился: - Да… Его вызывают на допрос…

– Постойте! - донесся жалобный голос Огуревича. - Я забыл вам сказать. У меня есть свободный «люкс»…

– Неужели? - Жарынин остановился и резко обернулся к директору. - А прежде вы клялись, что «люкса» нет и не предвидится!

– Я держал его для Меделянского.

– Так что же?

– Он задерживается в Брюсселе.

– Правда?

– Правда! - подтвердил Огуревич, глядя на Жарынина остекленевшими от честности глазами.

– Когда я могу переехать в «люкс»?

– Хоть сейчас.

– Ну, тогда ладно, так и быть! Пойдемте, Андрей Львович, на баррикады эфира!

Соавторы бодро направились к выходу и не видели, что произошло дальше. А жаль! Из-за колонны вышла ражая жена директора Зинаида Афанасьевна и вплотную подошла к супругу.

– Я правильно поступил, рыбонька? - жалобно спросил Огуревич.

– Правильно! - кивнула «рыбонька» и коротким ударом в корпус отправила мужа в нокдаун.

– За что? - согнувшись и задыхаясь, взмолился Аркадий Петрович.

– Я знаю, кого ты хотел поселить в «люксе»! Ее! Лапузину! Дрянь!

…После полутемного холла яркий уличный день заставил Кокотова зажмуриться. Открыв глаза, он обнаружил, что перед входом стоит автобус с надписью «ТВ-Плюс». Неторопливый бородатый оператор в пятнистой форме спецназовца и высоких десантных башмаках укреплял на треноге камеру. Делал он это с таким угрюмым лицом, словно устанавливал станковый пулемет, чтобы перекрошить, к чертовой матери, всех окружающих. Молоденький звукооператор в бейсболке, разматывая свои провода, поглядывал на него с некоторой опаской.

Возле балюстрады столпились насельники. Тихо переговариваясь, они внимательно следили за происходящим. Два древних солиста ансамбля песни и пляски Красной Армии обменивались мнениями о том, как удивительно со времен их активной плясовой молодости изменилась военная форма. А некогда знаменитая телевизионная красавица, народная дикторша, усохшая почти до энтомологических размеров, восхищалась тем, насколько преобразились теперь телекамеры, которые прежде напоминали средних размеров шкаф, поставленный на колесики и снабженный объективом величиной с супницу.

На скамейке, развалившись, сидел благодушный Агдамыч. Наблюдая телевизионную суету с тихой мудростью вовремя похмелившегося русского человека, он при этом бдительно следил за сохранностью привинченных латунных табличек. В отдаленье по аллее нервно бегал туда-сюда Жуков-Хаит, иногда он останавливался, доставал из кармана бумажку, заглядывал в нее и снова устремлялся вперед.

– Кого ждем? - спросил Жарынин, подходя к оператору и осматривая камеру ревнивым взором профессионала.

– Имоверова.

– Ого! Вы слышали? - режиссер обернулся к соавтору- Да, - кивнул Кокотов. - Сильный ход!

Имоверов был знаменитым телеведущим, можно сказать, звездой, и тот факт, что останкинский друг Жарынина прислал для репортажа именно его, говорил о многом.

– А где он?

– Едет, - отозвался оператор таким голосом, словно массовый расстрел он собирался начать конкретно с Имоверова, как только тот появится.

Тут из-за куртины показался Болтянский. Он шаркал, ухватив под руку высокого, очень худого и очень дорого одетого молодого мужчину с лицом офисного зануды.

– Это Кеша, Иннокентий - мой правнучек! - с гордостью сообщил Ян Казимирович, обращаясь одновременно к соавторам, старческому сообществу и телевизионщикам.

– А похож-то как! Две капли! - воскликнула какаято из старушек, хотя, говоря по совести, схожести между дедом и правнуком было не больше, чем между облаткой и жевательной резинкой.

Ян Казимирович церемонно представил Иннокентия Жарынину и Кокотову. Их имена и профессиональные заслуги, перечисленные Болтянским, произвели на правнука примерно такое же впечатление, как залетевшая на экранчик мобильного телефона ненужная эсэмэска с рекламой меховой ярмарки в помещении московской мэрии. Правнук же, выяснилось, служил начальником юридического управления в российско-германской фирме «Дохман и Грохман».

– А чем занимается ваша фирма? - робко полюбопытствовал Кокотов.

– А почему тут телевидение? - не ответив, спросил правнук.

– Это Дмитрий Антонович вызвал! - с готовностью объяснил Ян Казимирович.

– Зачем?

– Кешенька, я же тебе рассказывал, - заволновался старичок, - у нас хотят отобрать «Ипокренино»!

– Кто?

– Ибрагимбыков! Ты забыл?

– Ах, да! Вспомнил… Но ведь это невозможно!

– К сожалению, возможно, Иннокентий! - возразил Жарынин.

– Но ведь это Дом ветеранов!

– Подумаешь, Дом ветеранов! Оборонные заводы захватывают, - наддал режиссер.

– Странно, что рейдеры еще до атомных станций не добрались! - вставил Кокотов, гордясь сказанным.

– А вы думаете, телевидение поможет? - усомнился Иннокентий.

– А вы думаете, нет? - недоверчивость юриста фирмы «Дохман и Грохман» явно раздражала Жарынина.

– Надо привлечь общественное мнение! - воскликнул Кокотов.

– Лучше привлечь к уголовной ответственности этого… Как ты сказал, дедушка?

– Ибрагимбыкова.

– Вот-вот… его! А телевидение - бесполезно.

– Матка боска! - всплеснул руками Ян Казимирович. - Вот времена! Раньше - печать была огромной силой! Помню, после моего фельетона в «Правде» «Нет ситца - возьмите ситечко!» Лаврентий Павлович посадил всю коллегию Министерства торговли. Всех до единого! А сейчас? Беззаконное время!

– Почему беззаконное? Будет суд… Наймите хорошего юриста!

– Вы что, Иннокентий, не знаете наших судов? - возмутился Жарынин. - Там, если проплатить, женщине дадут срок за мужеложество!

– Сказано, конечно, смешно, но вы сильно преувеличиваете! Все не так трагично, - возразил правнук.

Как раз в этот момент к зданию лихо подрулил большой серебристый джип. Первой из него выпорхнула юная длинноногая блондинка с мелкими и влажными, словно прямо из-под душа, светлыми кудряшками. Ее коротенькая юбка заканчивалась как раз там, откуда начинается вызов общественной морали. Старички ветхо крякнули, с грустью вспомнив каждый о своем. Старушки посмотрели на одноприютников с осуждением и закручинились о невозможном. Следом выгрузилась полная дама средних лет, вся затянутая в черный кожаный костюм, точно авиатор начала прошлого века. Это сходство дополняли похожий на шлем парик и большие темные очки, поднятые на лоб. Она осмотрелась и разрешающе кивнула: только после этого показался Имоверов - рослый, атлетически сложенный парень с движениями усталой балерины. Одет он был в бирюзовый пиджак и пеструю шелковую рубашку с распахнутым воротом. Телезнаменитость осмотрелась, шумно вдохнула ипокренинский воздух и произнесла, томно растягивая слова: