Кузены выходят во дворик. На них шорты, футболки и резиновые шлепанцы. У всех в руках бокалы с дорогим коктейлем. Жена Кузена Шесть проходит мимо вазы с какимахи[46], из-за чего от всех гостей несет соевым соусом.

— Э, давненько мы не виделись, — говорит мне Хью. Он сидит рядом, со своим экземпляром документов, держа ручку во рту.

— Мы виделись вчера вечером. На Кауаи.

— Это было вчера? Надо же! — Хью опасливо оглядывает свой стул. — Слушай, эта штука меня выдержит?

Я смотрю на ветхий стул с плетеным пластиковым сиденьем. Сажусь поплотнее на свой, проверяю.

— Должна выдержать, — не очень уверенно отвечаю я.

Хью устраивается поудобнее. Слышится зловещий треск.

— Гамак для задницы, — говорит Хью и начинает перелистывать бумаги. — А, ладно, подпишу, и пошло все к черту.

Он разглаживает страницу и ставит на ней свою подпись.

Вот повезло так повезло. Я смотрю на кузенов возле бассейна. У них ослепительно-белые зубы и темно-коричневая кожа. Что со мной произошло? Почему я не такой, как они?

— Ты когда-нибудь чувствовал себя виноватым? — спрашиваю я. — Вот из-за этого.

Я показываю ему бумаги.

— Нет, — отвечает Хью. — Никогда.

— Ясно, — говорю я.

Хью прав. В чем его вина? Это ведь все равно что винить себя за цвет своих глаз. Лично я испытываю чувство вины исключительно из-за того, что обманул ожидания жены. Она-то думала, что я дам ей другую жизнь. Ей нужно было выйти замуж за кого-то другого, кто был бы более харизматичным. Более сильным и громогласным, кто ел бы быстро и жадно, вытирая рот тыльной стороной руки. Я думаю о том, как она и Брайан, обнявшись, входили в его дом в Блэк-Пойнте, и вспоминаю о Джули. Я представляю себе, как Джоани осматривает комнаты, насмешничая по поводу безделушек или развешанных по стенам картин, и уже планирует все там переделать. Мне хочется сказать ей: уймись. Это дом Джули. Джули, которая умеет разжигать угли для барбекю.

— Джоани стало хуже, — говорю я.

Хью выводит свою подпись на первой странице документа. Почерк у него совершенно детский. Слишком разборчивый. Хью легонько пожимает мою руку. Рука у него выглядит так, словно с нее содрали кожу. Она красная и вся в прожилках.

— Ничего, выкарабкается, — говорит он. — Она у тебя боец.

— Нет, — отвечаю я. — Уже не выкарабкается. Она умирает. Мы отключили все аппараты.

Я делаю глоток из стакана Хью, потому что он передо мной, а у меня нет коктейля. Хью — старший кузен, вождь племени, который всегда учил нас, что говорить и что делать, что строить, чем заниматься и, как в данном случае, что продавать и кому. Я хочу, чтобы он что-нибудь сказал по поводу моей умирающей жены. Я ставлю его коктейль на стол.

Хью смотрит сначала на стакан, потом на меня:

— Выпей еще.

— Все нормально, — говорю я и тупо смотрю на бумаги, на ручку с надписью: «HNL TRAVEL»[47]. — Не хочу подписывать.

Хью берет стакан, взбалтывает содержимое и отправляет в рот. Затем выплевывает кубик льда.

— Подпиши и топай к своей жене. Всего-то.

— Я не хочу отдавать землю Холитцеру. Не хочу, чтобы она перешла к Брайану Спиру. Мы как-нибудь сами выпутаемся из долгов. Я хочу, чтобы земля осталась у нас.

Хью хмурится:

— Без твоей подписи сделка не состоится.

Я качаю головой. Моей подписи не будет. Никто ничего не получит.

— Не могу, — повторяю я. — Не подпишу.

Я думаю о принцессе. Умирая, она высказала желание передать землю под строительство школы для гавайских детей, но при этом не успела внести это в завещание. Лично мне такая школа ни к чему, у нас и так полно гавайских школ, и во всех учатся исключительно дети-гавайцы, что, между прочим, противоречит конституции. Однако сейчас я чувствую, что не хочу сдаваться, не хочу предавать свою землю, свой народ, своих предков. Сейчас я в ответе за то, чтобы не исчез последний кусок земли, принадлежащей коренным гавайцам. Пусть мы, наша семья, не похожи на гавайцев, потому что мы слишком часто смешивали кровь, отчего наши, раньше плоские, лица заострились, а волосы стали прямыми, пусть мы живем, как хоу-ле, учимся в частных школах, ходим в клубы и нам не с кем поговорить на ломаном английском, все равно и я, и мои дочери — гавайцы, и эта земля наша.

— Слушай, Мэтт, зачем тебе это сейчас? — спрашивает Хью, наклоняясь ко мне. Его красное лицо совсем рядом с моим, белые лохматые брови лезут на лоб, блестящий и на удивление гладкий. С его носа скатывается капля пота и падает на стол. Мы оба смотрим на нее, затем Хью берет меня за плечо, ласково, но слишком крепко. — В чем дело?

Дело в принцессе, думаю я. В моих предках, но не только в них. Мне бы хотелось, чтобы дело было в этом, но у меня есть другая, менее достойная причина: месть. А еще корысть: желание передать землю своим дочерям. Пусть они сами решают, что с ней делать. Желание сохранить, удержать, сберечь то, что досталось мне. Я не хочу делиться своей землей с Брайаном. Не хочу, чтобы она досталась его сыновьям. Не хочу, чтобы история его семьи смешалась с моей историей. Когда-то Кекипи показала, на что она способна, теперь мой черед.

— Ни в чем, — говорю я. — Просто я так хочу. У меня давно не было никаких желаний. А теперь вот хочу, и все.

Хью то ли мне не верит, то ли не понимает. Мой ответ слишком путаный, слишком эмоциональный. Он отпускает мое плечо.

— Это наше дело, — говорю я. — Холитцер считает, что спасает нас. Но наше главное богатство — земля, понимаешь? Мы гавайцы, и это просто чудо, что нам досталась такая часть Гавайев! Так что же — продать ее какому-то хоуле? Это безответственно.

— Налетит ураган, и все наше богатство…

— Это безответственность, Хью! Да, на какое-то время мы растерялись и не знали, что делать, но мы умные люди. Мы можем сами о себе позаботиться. Это наше дело.

Такой взгляд ему понятен. Я думаю о Джоани: что бы она сказала?

— Мы же не слюнтяи, — добавляю я.

Хью наконец улыбается:

— Ну, заварил ты кашу.

— Ничего, я заварил, я и расхлебаю, — говорю я. — Мы просто поторопились. Сам подумай: сегодня я дам согласие на сделку, а завтра все. Конец. Гора с плеч.

Хью кивает.

— А что потом? — спрашиваю я. — Да, у нас будут деньги, нам не придется искать работу, начинать новый бизнес, но…

— Короче, ты не хочешь продавать землю, — говорит Хью.

— Да, — отвечаю я. — Она, — я показываю рукой на остров, — наша. Дороже земли ничего нет.