Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, ты мне предлагаешь бороться с ним?.. О, Маруся, спасибо тебе за это разрешение, оно развязывает мне руки и еще раз бросает свет на твою высокую душу… Да, я не ошибся в тебе… Ты не из тех женщин, которые боятся борьбы, ты героиня… О, как я рад этим словам…
— Да-да, — задыхаясь от волнения, продолжала Марья Петровна, — я благословляю тебя, мой милый, дорогой, потому что я знаю, что иного исхода нет. Уничтожь его, этого демона-мстителя, потому что кровь, месть и злодейство его натура. Если бы ты дал ему то, что он требует теперь, ты не нашел бы сам покоя твоей честной душе… Жалость к этому человеку неуместна. Можно со скорбью думать о других, несправедливо поставленных судьбою в такое положение, но его жалеть нельзя… Он пишет про какого-то незаконного сына князя, ему ты, конечно, мог бы дать часть того, что ты получишь, но теперь и этого делать нельзя, не узнав предварительно, кто он, жертва или сообщник этого ужасного человека.
— Ты права, Маруся! — отвечал Павел. — Я поступлю так, как ты говоришь, я отвечу ему и кину ответ в форточку и не из боязни не схвачу его агента, а ради того, что мне самому интересно, чтобы это первое, и последнее, мое письмо к нему дошло до него.
— О, Поль, разве я сомневаюсь в твоем мужестве, — горячо ответила молодая графиня, — и знаешь что, у меня есть предчувствие, что ты выйдешь из этой борьбы победителем. А тогда счастье и спокойствие наше будут непоколебимы. Тебе эта борьба теперь представляет еще те удобства, что ты сам еще являешься лицом, до известной степени облеченным властью.
Павел крепко поцеловал жену, и темные глаза его с нежностью остановились на ее бледном, но вдохновленном идеей лице.
Часов около двух ночи в кабинете Андрюшки горела одинокая свеча. Она бросала мрачные тени от картин, шкафов и кресел. Андрюшка, вытянув ноги, сидел перед столом в кресле и глядел на таинственно-величавую панораму неба, где яркий и полный месяц катился по гребням разорванной тучи.
Его свет проникал в комнату, побеждал тусклое мерцание свечи и падал голубыми пятнами на ковер и стены.
Лицо Андрюшки было мрачно, он глядел на эту небесную феерию и чувствовал, что угрюмые мысли его бродят и меняют свои силуэты так же зловеще, как и эти ночные облака, только с краев посеребренные сиянием.
Он не ожидал доброго ответа от своего брата, он даже думал, что посланный будет задержан и не вернется вовсе.
Мрачная душа молодого преступника была полна злобой и ненавистью.
Когда он получил от Трифонова письмо, в котором тот извещал его, что князь Карпатский всего за два дня до его прибытия скончался, а прямым наследником его признан граф Павел Радищев, он вздрогнул, как от укола.
— Ага! — сказал он вслух. — Ты опять на моем пути, что ж, поборемся вновь!.. Только с жизнью я уступлю тебе эти миллионы!..
В дверь кто-то стукнул, и она приотворилась.
Андрюшка оглянулся и увидел посланного к Павлу Радищеву с письмом в руке.
Не сказав ни слова, он схватил это письмо и разорвал конверт.
Самое возвращение посланного доказывало, что дело имело оборот благоприятный.
«Струсил!» — мелькнуло в голове Андрюшки, пока он раскрывал письмо, и презрительная улыбка искривила его губы.
Письмо начиналось так:
«В последний раз я выпускаю вас из своих рук, в дальнейшем подобные смелые шаги с вашей стороны приведут вас туда, где место всем, вам подобным.
Отвечаю вам потому, что наглость ваша, превосходящая всякую меру, на этот раз была уснащена ловким соединением мошенничества с почти законным требованием. В вашем письме вы намекаете, что действуете по доверию незаконного сына князя Карпатского.
Этот последний, безусловно, мог рассчитывать на часть законом предоставленного мне наследства, если бы он, подтвердив свои права, обратился лично ко мне, без вашего содействия, чем он лишил себя всякого доверия.
Тот, кто знается и имеет дела с вами, вероятно, подобен вам, а такие чудовища, как вы, не могут быть оставляемы безнаказанными.
Будь вы бедняк и труженик, о, с каким наслаждением я признал бы в вас наизаконнейшего брата и почел бы за величайшую честь для себя, чем могу, быть полезным. Я ни секунды не задумался бы над вашим настоящим предложением мне. Я бы отдал вам то, что вы теперь требуете путем угроз, как другу, как человеку, перед которым я хотя и без вины, но все-таки виноват, виноват тем, что я счастлив, что я имею имя и положение в обществе, которых лишила вас случайность.
Теперь же, в ответ на ваше уснащенное угрозой требование, я отвечаю тоже угрозой и отказом.
Я издали уже узнал вас. Я понял, на что вы способны, и постиг весь мрак вашей погибшей души.
Исполнить вашу настоящую просьбу — значит давать в руки преступления смертоносное оружие. Я не вправе сделать этого, а в раскаяние ваше и возможность перемены жизни и образа действий — я не верю. Да и вы сами захохотали бы над моей наивностью, если бы в обмен нескольких миллионов я принял бы за чистую монету ваше фальшивое заявление о раскаянии. Нет, такие люди, как вы, не имеют органа, двигающего раскаянием. Я не вхожу в рассмотрение, кто тут виноват: вы или судьба, но я констатирую только факт.
Итак, вы понимаете, что я вызываю вас на борьбу с целью или уничтожить вас, или, если судьбе будет угодно направить на меня вашу руку, — пасть самому.
Сегодня отделение «квартиры углов», хозяином которой состоял Калиныч, и ближайший грязный трактир были особенно многолюдны.
С самого утра во двор известного нам дома начали входить темные личности обоего пола.
Квартиранты Калиныча собирались кучками и оживленно толковали.
Сам Калиныч подходил то к той, то к другой группе и, хмуря свои густые брови, бросал несколько слов с чрезвычайно деловым и озабоченным видом.
Так деятельный капельмейстер мимически обращается то к группе скрипок, то к батарее валторн, то отрывисто приказывает барабану…
Калиныч был и действительно озабочен.
Сегодня ровно в полночь должно было состояться первое собрание организованного кружка, собравшегося сегодня для начала своей деятельности.
Главным сюжетом этой предстоящей трагикомедии, конечно, был Андрюшка, лицо для всех таинственное, почти мифическое. О нем-то и говорилось в углах, к нему и тянулось любопытство всей этой оборванной толпы, жаждущей действия и на все готовой.
В соседнем трактире за грязными столиками, уставленными бутылками пива и водки, виднелись наши старые знакомые: Степанидин, агенты Андрюшки — Трофимов, двое Богдановых и Кутузов.
Лепешкина не было видно. Все догадывались, что он, как наиболее близкий к Андрюшке, состоит при его особе.
