Он говорил горячо, выплескивая все, что накопилось на душе за годы бесплодной борьбы.

– Сколько сотен… Нет, сколько тысяч людей отдали свои жизни за это каменное недоразумение на холме? Я здесь успел состариться. Состариться раньше времени. Твои сыновья выросли здесь. Бесконечные ненависть, предательство и кровь ещё в юности превратили их в старцев. И вот теперь ты хочешь оставить это место Ученику. Позор!

Радетик встал перед валигом, залихватски подбоченился и (даже Фуад был потрясен таким проявлением ярости) продолжил:

– Ради чего мы жили, спрашиваю я? Ради чего мы умирали? Если мы сейчас уйдем, то все эти смерти и жертвы окажутся напрасными.

– Мы, Мегелин, сражались за наши идеалы, – негромко, бесконечно усталым голосом произнес Юсиф. – И мы проиграли. Ученик победил нас не силой. Более того, мы в очередной раз побили его. Но наш идеал умер и остался лежать мертвым у его ног. Племенные вожди бегут от нас. Они знают, кому принадлежит сила и в чьих руках будущее. Оно находится в руках человека, которого мы не смогли убить. Человека, который за нескольких недель способен собрать огромную орду, готовую ворваться в проломы стен, чтобы грабить наши дома, бесчестить наших жен и убивать наших детей. Нам здесь больше нечего делать, если мы, конечно, не пожелаем отважно сложить головы за проигранное дело наподобие ваших западных рыцарей.

Перед лицом истины Мегелин не мог сохранить свой гнев. И он и Фуад проявляли упрямство лишь под влиянием чувств и из гордости. И результатом их упрямства могла стать только общая гибель. От Валигаейта осталось только его название.

– На севере положение не столь безнадежно, – продолжал Юсиф. – Абуд уже открыл глаза настолько, что увидел необходимость пригласить генерала. Может быть, доклады его собственных людей, воочию узревших врага, сумеют пробить брешь в стене его упрямства. За ним пока ещё вся сила королевства, если, конечно, он пожелает её использовать.

В словах валига можно было услышать мучительное отчаяние и боль – чувства, в которых он никогда бы не признался открыто. Решение бежать обошлось ему дорогой ценой. Оно надломило его.

– Ты можешь поступать согласно своей воле, господин. У меня нет возможности сломить её. Но опасаюсь, что пребывание в Аль-Ремише только усилит твои страдания. Мне больше нечего сказать, и я должен упаковать свои записи. Нельзя допустить, чтобы все мои труды погибли от рук невежественных глупцов в белых балахонах.

На какой-то момент отчаяние валига прорвалось наружу. На его лице можно было прочитать все муки ада. Но он вскоре взял себя в руки, как и подобает могучему властителю.

– Что же, учитель, ступай. Весьма сожалею, что разочаровал тебя.

– Нет, валиг. Разочаровать меня ты не можешь.

Радетик оглядел присутствующих. Лицо Хоквинда по-прежнему оставалось каменной маской. Физиономия Фуада являлась наглядным пособием по изучению внутреннего конфликта, раздирающего этого человека. Было видно, что этому человеку есть что сказать, но он дал себе клятву хранить молчание.

– Мегелин, – произнес Юсиф, когда Радетик подошел к двери. – Поезжай вместе с Гаруном. Он то немногое, что у меня осталось.

Радетик кивнул и вышел.

* * *

– Ну и дела, – сказал Драконоборец. – Протопать, убивая себя ускоренным маршем, весь путь от Высокого Крэга, для того чтобы спасти эту помойку, и теперь шпарить обратно? Не знаю, почему слабоумным дозволяется разрабатывать планы военных кампаний.

– Вы только послушайте этого старого стратега, – издевательским тоном произнес Хаакен. – У человека не хватает ума, чтобы выдержать строй, а он делает вид, что разбирается в военном деле лучше, чем генерал или отец Гаруна, которые командовали армиями ещё в то время, когда его собственный папаша ещё только задумывал его сотворить.

– Потише, вы! – сказал Браги. – Предполагается, что мы уходим отсюда тайком.

– Чего зря волнуешься? Эти фургоны так скрипят, что их слышно с расстояния в четыре мили.

Кавалеристы валига выехали ещё вечером в надежде очистить округу от лазутчиков Эль Мюрида. Теперь же в путь двинулась основная колонна. Солдаты Гильдии должны были охранять арьергард. Валиг надеялся, что уход заметят лишь тогда, когда догнать беглецов будет уже невозможно.

– Рагнарсон!

Перед Браги возник лейтенант Сангинет.

– Сэр?

– Твоя банда производит слишком много шума. Скажи Драконоборцу, чтобы он помолчал. А не то я скормлю его шакалам.

– Слушаюсь, сэр. Если потребуется, я заткну ему пасть кляпом, сэр.

На этом все должно было закончиться, однако Сангинет не уходил. Браги начал сникать. Когда офицер в конце концов ушел, Браги сказал Хаакену:

– Он все знает, но должен притворяться, что ему ничего не известно. В противном случае ему надо принимать в отношении нас какие-то меры. Несмотря на то что мы спасли сына валига, нам долго придется ходить по угольям. Лейтенант обязательно попытается прихватить нас ещё на чем-нибудь. Рескирд, а тебе лучше притвориться, что ты вообще не учился разговаривать.

– А что я сделал? Сказал вслух то, о чем все думают!

– У остальных хватает ума держать свои мысли при себе. Ну ладно, пошли.

Браги, покидая Эль Асвад, ни разу не оглянулся. Взгляд через плечо был бы взглядом в прошлое, а он не хотел мучить себя напрасными сожалениями о том, что вообще решил вступить в Гильдию. Решение было дурацким, но он так или иначе в Гильдии, и ему должно хватить упрямства продолжать начатое.

Правда, и впереди он тоже не видел ничего обнадеживающего. Он чувствовал, что ему придется пролить свою кровь в песках этой дикой, чужой и совершенно непонятной для него земли.

* * *

Гарун же смотрел назад. У него просто не было иного выбора. Несмотря на все утверждения, что он может ехать верхом, его все-таки положили на носилки лицом к замку.

Гарун рыдал. Он не знал иного дома и был уверен, что больше никогда его не увидит. Он оплакивал отца и Фуада, для которых Эль Асвад значил много больше, чем для него. Он плакал, вспоминая своих предков, которые отважно удерживали Восточную Твердыню, не склоняясь перед врагом. И он оплакивал свое будущее. В самых общих чертах оно уже стало вырисовываться перед его мысленным взором.

К носилкам подошел Мегелин и молча зашагал рядом. Никакие слова не могли бы быть красноречивее этого молчания.

Еще до рассвета колонна растворилась в пустыне, так и не замеченная никем из врагов.

Потрясенный неожиданным ударом судьбы, Эль Мюрид отошел к Себил-эль-Селибу.

Но прежде чем полностью уйти в себя, он вызвал Нассефа из-под Тройеса. Послание было составлено в решительном тоне и не допускало двойственного толкования. Нассеф должен вернуться, или его ждет гнев культа Хариша.