— Но я сомневаюсь, что поверят другие, — добавил Патта, решив, вероятно, просветить Брунетти, и, видя, что тот молчит, продолжил: — Мне сегодня звонили несколько человек.

Было бы излишним спрашивать, был ли одним из них Сантомауро, и Брунетти не спросил.

— Помимо Avvocato Сантомауро, я имел продолжительные беседы с двумя членами городского совета. Оба они друзья и политические союзники Сантомауро. — Патта откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. Брунетти, поглядев вниз, увидел блестящий нос ботинка и узкую синюю полоску носка, и снова поднял глаза. — Как я уже сказал, никто не поверит этому человеку.

— Даже если он говорит правду? — наконец подал голос Брунетти.

— Особенно если он говорит правду. Никто в этом городе не поверит, что Сантомауро совершил все то, в чем обвиняет его этот тип.

— Но вы же поверили, вице-квесторе.

— Меня вряд ли стоит рассматривать в качестве свидетеля, если дело касается Сантомауро, — сообщил Патта с той же небрежностью, с какой бросил на стол протокол допроса. Брунетти удивился: он и не подозревал, что Патта способен на самокритику.

— Интересно знать, что говорил вам Сантомауро, — сказал Брунетти, хотя догадаться было нетрудно.

— Я уверен, что вы и без меня знаете, что он говорил. — Брунетти удивился еще больше. — Он сказал, что Мальфатти просто пытается свалить свою вину на других, что экспертиза документов банка подтвердит причастность к махинациям одного Раванелло, что нет никаких доказательств, что он, Сантомауро, замешан во всей этой истории с арендной платой и убийством Маскари.

— Он не упоминал об остальных убийствах?

— Креспо?

— Да, и Марии Нарди.

— Ни словом не обмолвился. И вообще ни о чем, что имеет отношение к банку Раванелло.

— В день убийства Раванелло соседка видела Мальфатти, когда он спускался по лестнице.

— Понятно. — Патта опустил ноги и облокотился о стол. Затем он положил правую ладонь поверх признаний Мальфатти и произнес: — Это бесполезно.

Этих слов Брунетти давно от него ждал.

— Если он вздумает повторять свои обвинения на суде, судьи не примут их всерьез. Ему выгоднее прикинуться простофилей, которого Раванелло использовал в своих целях. — Да, это был выход для Мальфатти. Не родился еще тот судья, который поверил бы, что Мальфатти сам разработал и осуществил эту аферу. А судью, который увидел бы за всем этим Сантомауро, трудно даже было вообразить.

— То есть вы не дадите хода его признаниям? — Брунетти кивком головы указал на листы под рукой Патты.

— Нет. Если только вы не предложите способа, как это сделать. — Тщетно Брунетти пытался уловить нотки иронии в голосе Патты.

Брунетти только пожал плечами.

— Он нам не по зубам. Я же его знаю. Он хитер как лис. Я уверен, что никому из тех, кто здесь замешан, его не уличить.

— Даже мальчикам с виа Капуччина?

Патта брезгливо скривил губы:

— При чем здесь это? Судьи и слушать не станут. Это никого не касается. Как бы отвратительно он ни вел себя в частной жизни, это его личное дело.

Брунетти начал в уме перебирать дополнительные возможности: если собрать всех гомосексуалистов, которые снимают квартиры у Лиги, и заставить их подтвердить, что Сантомауро пользовался их услугами, если найти того человека, который был в квартире Креспо, когда Брунетти к нему пришел, если допросить всех квартиросъемщиков по списку и узнать, не проводил ли Сантомауро с кем собеседования…

— Нет у нас улик, Брунетти. — Патта оборвал поток его мыслей. — Все, что у нас есть, — это показания закоренелого убийцы. — Его пальцы выбили барабанную дробь на листах бумаги. — Когда читаешь, то складывается впечатление, что лишить жизни человека ему все равно что купить пачку сигарет. Никто такому не поверит, никто.

Брунетти внезапно ощутил, что падает от усталости. Веки налились, тяжестью. Он должен был таращить глаза, чтобы они не захлопнулись. Он потер один глаз, как будто туда попала соринка, потом второй, потом закрыл оба глаза и стал тереть их одной рукой. Открыв глаза, он увидел, что Патта смотрит на него как-то странно.

— Шли бы вы домой, Брунетти. Тут уже ничего не поделаешь.

Брунетти поднялся, кивнул на прощание Патте и вышел из кабинета. К себе он заходить не стал, а пошел сразу домой. Дома он отключил телефон, принял горячий душ, съел килограмм персиков и лег спать.

В ту ночь Брунетти спал крепко, не видя снов. Через двенадцать часов он проснулся свежим и бодрым, хотя и на мокрых от пота простынях. Ночью он не чувствовал, как вспотел. На кухне, когда он отправился туда вскипятить воду для кофе, лежали в вазе три оставшихся с вечера персика. За ночь на них выросла пушистая зеленая плесень. Он швырнул персики в помойное ведро под мойкой, вымыл руки, наполнил кофейник водой и поставил его на плиту.

Мысли его беспрестанно возвращались то к Сантомауро, то к Мальфатти с его признаниями, но всякий раз он направлял их в другое русло. Он заставлял себя думать о приближающихся выходных, как он поедет в горы и увидит Паолу и детей. Странно, что Паола не позвонила вчера. Эхом недоумения отдалась в нем острая обида: ты тут хоть сдохни от жары и забот, а она там скачет по горам, как коза, и хоть бы хны. Но потом он вспомнил, что вчера сам отключил телефон, и ему стало стыдно. Как он соскучился по ней. Как он соскучился по ним. Он поедет к ним в субботу. Даже в пятницу вечером, если вечером есть поезд.

Приободрившись от этой мысли, он отправился в квестуру. Газеты сообщали об аресте Мальфатти, везде упоминалось, что информация получена от вице-квесторе Джузеппе Патты. Патту широко цитировали, как человека, который-де «руководил операцией по задержанию» и «добился признания от Мальфатти». Последний директор Банка Вероны Раванелло, согласно газетам, был редкий мерзавец, по вине которого в банке разразился скандал. У читателя не должно было остаться сомнений, что его предшественник пал жертвой его козней, прежде чем сам Раванелло погиб от рук своего подельника, Мальфатти. Имя Сантомауро промелькнуло всего один раз, в «Коррьере делла Сера». Его, конечно, до глубины души возмутило и шокировало унижение, которому подверглись благородные цели и священные идеалы организации, оказавшей ему такую высокую честь, избрав его на пост президента.

Брунетти позвонил Паоле и спросил — хотя ответ был известен заранее, — читала ли она газеты. Когда она спросила, что в них такого, чтобы их читать, он сказал, что дело почти завершено и что он обо всем расскажет, когда приедет в пятницу вечером. Как он и ожидал, она захотела узнать немедленно, но он сказал, что это подождет. Когда она сразу же стала говорить на другие темы, он обиделся и разозлился на нее за безучастие: разве она не помнит, что это дело едва не стоило ему жизни?

В оставшееся до обеда время он писал отчет на пяти страницах, в котором изложил свои взгляды на признания Мальфатти. Он написал, что убежден в их правдивости, и далее представил события в хронологии и их дотошный анализ, начиная с того момента, когда был обнаружен труп Маскари, и заканчивая арестом Мальфатти. После обеда, два раза перечитав написанное, он вынужден быть признать, что вина Сантомауро по-прежнему недоказуема и, кроме его личных подозрений, предъявить ему нечего. Не было ни намека на связи Сантомауро с каким-либо из преступлений, ни тени надежды, что хоть кто-нибудь поверит, будто Сантомауро, величаво взирающий на мир с высоты своей нравственной непогрешимости, на самом деле не кто иной, как похотливый стяжатель и убийца. И все же он отстучал это все на старой пишущей машинке «Оливетти», которая стояла на столике в углу. Потом он замазал несколько опечаток, думая при этом, что пора потребовать себе в кабинет компьютер. Он увлекся этой идеей и стал уже прикидывать, где бы он разместил новый компьютер и дадут ли ему принтер или нужно будет все печатать внизу у секретарши, — если так, то лучше не надо.