привезли больного. После консультации с Прокофьевой и Картавцевым поставили диагноз: аппендицит. Борис заявил, что встретить аппендицит на войне — большая редкость, и потому он будет оперировать сам и не даст этого делать никому другому. Все согласились, но понаблюдать операцию пришло много врачей. Если бы они знали, как волновался Борис, как ему хотелось, чтобы все эти непрошенные зрители провалились ко всем чертям! Ведь это была первая самостоятельная аппендэктомия в его жизни. Он, конечно, много раз ассистировал и даже оперировал аппендициты и в институте, и во время усовершенствования, но тогда рядом с ним стоял, помогал ему или руководил им кто-нибудь опытный: или профессор Керапьян, или кто-нибудь из его ассистентов, или один из солидных врачей клиники Вишневского. А здесь он был один, и ассистировала ему Тая, которую пока ещё за хирурга считать было рано. Но назвавшись груздем, полезай в кузов! Алёшкин, собрав всю свою волю, храбро приступил к делу. Во время мытья рук он старался до мельчайших подробностей вспомнить весь ход операции именно так, как её делали у Вишневского.

Всё началось удачно. Он хорошо провёл анестезию, смело сделал разрез кожи, обезболил пространство под апоневрозом, расслоил мышцы, вскрыл брюшину, предварительно обезболив её, и уже подбирался к отростку, передвигаясь пальцами по видневшейся в ране слепой кишке. Всё его внимание было направлено на то, чтобы провести операцию как можно аккуратнее и чище, ведь за ним наблюдало столько глаз!

Его помощники — Катя Шуйская за столом операционной сестры и Тая, стоявшая напротив, оказались вполне на высоте. Они словно каким-то особым чутьём поняли, как ему трудно, и старались помочь так, чтобы он всем был доволен. И действительно, хирургические инструменты, шприц, марлевые шарики оказывались в его руках или в ране именно тогда, когда они были нужны, без каких-либо напоминаний с его стороны. С их помощью в ране было всегда относительно сухо, она удерживалась достаточно хорошо раскрытой. Благодарно поглядывая на своих помощниц, Борис продолжал работу. «А вот и он, проклятый!» — в ране показался конец слепой кишки, к которому был припаян толстый багрово-красный аппендикс. «Гангренозный! — подумал Алёшкин, — только бы не разорвать…», — и он бросил:

— Обложиться.

В тот же момент Тая ловким движением развернула поданную ей Шуйской большую марлевую салфетку и закрыла ею рану со всеми торчавшими из неё инструментами таким образом, что вытащенный Борисом кусок кишки с припаянным отростком очутился на чистом белом покрывале. И вдруг он услышал:

— Молодцы! Они, оказывается, не только раны умеют обрабатывать, руки и ноги отрезать!

От неожиданности Борис вздрогнул и чуть не упустил из пальцев скользкую кишку. Подняв голову, он увидел того, кто произнёс эти слова, — армейского хирурга Фёдорова. Прибыв в медсанбат, тот узнал о «мирной» операции, не преминул зайти в операционную и уже несколько минут наблюдал за работой Бориса и его помощников. Заметив смущение Алёшкина, Фёдоров кивнул ему:

— Ну, ладно-ладно, продолжайте, мешать не буду, — и вышел из операционной.

Дальнейший ход операции протекал более спокойно. Похвала Фёдорова, хотя и смутила Бориса, но и подбодрила его. Кроме того, количество зрителей уменьшилось, многие потянулись вслед за вышедшим начальством.

Через 10–12 минут всё было закончено, рану зашили, больного унесли в госпитальную палату. За время операции он не издал ни звука, и для многих это казалось удивительным. Почти все многократно видели операции аппендицита, и то, что её довольно часто делали под общим наркозом. Делали и под местной анестезией, но в последнем случае почти всегда больной стонал, жаловался на боли, а иногда и просто кричал. Здесь же стояла абсолютная тишина. Видно, всё-таки четыре месяца в институте Вишневского, где Борису пришлось не один десяток раз проводить инфильтрационную анестезию при самых различных операциях, своё дело сделали: он-таки научился анестезировать, да, как ему казалось, и оперировать научился.

Врачи оживлённо обсуждали мастерство Алёшкина, а Лев Давыдович сказал:

— Ну, что же удивительного, он их, наверно, уже не один десяток нащёлкал!

Этим он вызвал улыбку переглянувшихся Бориса и Таи: из всех присутствовавших только они знали, что это его первая самостоятельная аппендэктомия. Они благоразумно промолчали.

* * *

Осмотрев все подземные сооружения медсанбата, начсандив, начальник политотдела и армейский хирург остались очень довольны, говорили о том, что многим госпиталям следовало бы поучиться так устраиваться. Через несколько дней после их посещения в медсанбат нагрянула целая комиссия во главе с начсанармом и представителями армейских госпиталей. Был с ними и фотограф, который заснял внутренность землянок и панораму батальона. На последней фотографии, кроме группы деревьев, небольших земляных возвышений и стоявшей невдалеке группы полевых кухонь со столовой и сараем, собственно, ничего видно и не было, но в том-то и состояло достоинство сооружений — их маскировка получилась отличной. Конечно, эти землянки от прямых попаданий авиабомб и артиллерийских снарядов не спасли бы, но они могли отлично защитить от осколков и, самое главное, надежно маскировали медсанбат и берегли дорогостоящие палатки.

Были засняты фотографом для армейской газеты и люди, участвовавшие в строительстве землянок, в число их попал и Алёшкин. Таким образом, медсанбат № 24 не только в дивизии, но даже и в армии, приобрёл известность и некоторый авторитет. Командира батальона Васильева почему-то это не радовало, он продолжал ходить хмурым и как будто чем-то всё время обеспокоенным. Что вызвало такое его состояние, пока никто не знал.

После напряжённой работы по обслуживанию раненых в августе и большого строительства, проведённого в начале сентября, в батальоне наступило затишье. По инициативе политрука Клименко решили возобновить подготовку концерта самодеятельности, который наметили на 25 сентября. В этот день в медсанбате политотдел дивизии решил провести совещание партийных работников всех полков. Для совещания выделили землянку эвакоотделения, как самую большую и совершенно пустовавшую. Там же предполагали провести концерт: соорудили небольшую эстраду, из одеял сделали подобие занавеса. Руководили подготовкой концерта политрук Клименко и, к большому удивлению многих, Лев Давыдович Сангородский, он же взял на себя роль конферансье.

В программе было много весёлых песенных и танцевальных номеров. Одна из молодых врачей, прибывшая в это новое расположение батальона из Ленинграда (по специальности врач-лаборант, назначенная вторым врачом в лабораторию — толстенькая, молоденькая, смешливая и очень подвижная Муся, как её стали называть), выступила с подражанием Рине Зелёной, очень искусно. Лев Давыдович оказался неподражаемым конферансье, его шутки и реплики отличались большим остроумием, а так как он к тому же в совершенстве владел жаргоном настоящего одессита, то почти каждая его фраза вызывала смех и аплодисменты. Отлично исполнили свои номера и другие участники: певцы из санитаров