– Но теперь мы вас внимательно слушаем, – сказала Анжелика. – И тело теперь у вас есть.

– А теперь я ничего вам не скажу, – ответил голос Плезант. – Ваш китайский праздник будет послезавтра, и ни днем раньше. Вот тогда и попросите меня, с должным почтением, и может быть, я расскажу вам, что знаю, а может быть, и нет. Во всяком случае, мне понадобится вино еще на один день, и дайте мои башмаки.

Кути дернулся было к двери в коридор, но Кокрен остановил его.

– Нет, Кути, не надо. По-видимому, эти туфли – нечто вроде глушителя, который не позволяет ее личности стать заметной, превратиться в нечто вроде маяка в этом доме; не исключено, что, когда она обута в них, психический радар воспринимает ее как дерево. Но я думаю, что они еще и подавляют ее интеллект. Сдается мне, что это что-то вроде наркотика.

– Теперь я точно вам ничего не скажу.

– Но вы же говорили, что божий замысел – это и ваша цель, – сказала Анжелика с сочувствием и озабоченностью в голосе и опустилась на колени рядом с Пламтри. – И что цель бога – вернуть Крейна в короли. Нам необходимо узнать, что делать. – Кокрен всерьез подозревал, что Анжелика твердо решила поскорее развязаться с этим делом и со всеми обитателями головы Пламтри и хотела лишь узнать как можно больше перед бегством, но не мог не признать, что слова ее звучали совершенно искренне. Врачей учат этому, подумал он.

– Божий замысел… – повторила Плезант, упрямо тряхнув спутанными белокурыми волосами Пламтри. – Вывезти двух старух в море и бросить их в воду, потому что божий замысел не учитывает бедных испуганных старых призраков, пытающихся спать в каком-то хрупком укрытии от дождя. – Она повернулась и, быстро моргая, уставилась на Анжелику. – Что, если мы сразились с ним? Кто же в конце концов выиграл?

«Две старухи? – думал Кокрен. – Она упоминала еще одну старуху с самого начала, еще из солвилльского телевизора; Анжелика еще смеялась, что это напоминает кружок кройки и шитья. Кто же эта вторая? Призрак матери Пламтри?»

– Могла ли я настоять на своем? – продолжала старуха. Глаза Пламтри продолжали часто моргать. – Я пыталась настаивать! Через ваш дурацкий ящик! Вы могли бы сделать все, что нужно, в День святого Сульпиция, если бы слушали меня.

– И если бы я не убежал, – вставил Кути.

– К тому утру мы успели далеко зайти по неверному пути, – грубовато сказал Мавранос подростку. – Отправились не на тот берег, взяли не то вино… – И добавил, глядя на загорелое лицо Пламтри: – Вы могли бы сказать нам и побольше. Может, мы и плохо слушали, но…

– Мне нужно было находиться в теле! Я много раз говорила вам об этом! Разве можно думать, не имея мозгов? – Глаза Пламтри заморгали еще чаще.

У Мавраноса раздулись ноздри, и уголки губ опустились.

– Тело вам требовалось, чтобы погулять на свежем воздухе, – сказал он ровным голосом.

Дождь разошелся и барабанил по стеклу; Кокрен видел, как ветер треплет жухлые листья базилика, который Нина растила в ящике, прикрепленном под окном. Сквозь открытую дверь черного хода тянуло холодным воздухом, пахнущим мокрой глиной.

– Мне хотелось лишь отдохнуть, – сказала полушепотом Мамаша Плезант, похоже, соглашаясь с ним. – Пусть недолго, несколько дней, посидеть перед орхидеями в теплице, снова готовить еду для людей! Я не понимаю, как можно описывать полное исчезновение как отдых – об этом даже нельзя сказать, что ты проиграла, потому что, для того чтобы проиграть, должен быть проигравший, понимающий свое поражение, а ведь тут понимать будет некому. О, поверьте мне, божий замысел будет выполнен, но с небольшой задержкой.

– И обойдется дороже… – чуть слышно добавил Мавранос. Его загорелые руки, лежавшие на бедрах, были крепко сжаты в кулаки.

– Дайте я пока что расскажу о замысле Омара Салвоя, – сказал Кокрен, стоявший прислонясь к холодильнику. – По словам Пламтри-матери, он хочет поселиться в подходящем мужском теле и стать королем-рыбаком, а потом зачать ребенка Пламтри – точнее, Валори. Валори, по всей видимости, является «внутренним ребенком» Пламтри, и она, несомненно, мертва. Салвой считает, если у него родится ребенок от мертвой женщины… Ну… не целый ребенок; я полагаю, что это будет просто какая-то невообразимая существующая без тела голова… В общем, этот кусок ребенка будет живой частью воплощенного Диониса.

– Иисусе! – воскликнула Анжелика и, оторвав взгляд от Пламтри, уставилась на него.

Кути обхватил себя руками, вцепившись в локти, и Кокрен подумал, что это откровение каким-то образом всколыхнуло у него воспоминания о каком-то разрушительном действии, которое он сам совершил двенадцать дней назад, после ночного побега из мотеля на Ломбард-стрит.

Несколько секунд все молчали.

Пламтри склонила голову.

– Да, – прошептала она, – если бы ему удалось стать королем, он мог бы устроить и это. Имея тело с раной в боку, сделав Смерть матерью, он мог бы оказаться in loco parentis[32]по отношению к богу. Уже случалось, что короли в определенной степени подчиняли себе бога, пусть и иными путями.

– Локи parentis, – без выражения буркнул Мавранос, несомненно, вспомнивший зловредного скандинавского бога-предателя.

Пламтри дернула головой, отбрасывая упавшие на лоб локоны.

– Бог в этой форме, – сказала она, – и этот король найдут применение для пары пожилых дам-призраков. – Ее лицо казалось бесстрастным, но по щекам текли слезы. – Спасибо, Костыль Кокрен, что помог мне понять: бесследное исчезновение в море – одна из милостей бога. Я благодарю его за предложенный дар прекращения существования. И я также благодарна, что это станет последним его подарком мне.

Кокрен открыл было рот, но Мамаша Плезант постучала пальцами Пламтри по кухонному столу.

– Сейчас я буду говорить, а вы все – внимательно слушать, – сказала она. – Когда королем был оскопленный отец вашего короля, он правил из Лас-Вегаса. И твой король правил и может снова править из того места, которое рифмуется с Аркадией. Но некогда был король, который в Сан-Диего выращивал чудесную виноградную лозу зинфандель до 1852 года, а затем переехал в Соному, к северу от Сан-Франциско, где растил виноград в Лунной долине, между горами Сонома и Бисмарк-Ноб. Изначально бог отвел мне место королевы при этом короле, но я еще за десять лет до того бесповоротно восстала против бога.

– Это был… Харакири, – сказал Кути.

– Харасти, – поправила его Пламтри. – Агостон Харасти, для пущей важности называвший себя графом. В 1855 году он был назначен пробирщиком, стал аналитиком, плавильщиком и аффинажером золота Монетного двора США на Мишн-стрит, к югу от Маркет; плавильные печи при нем пылали днем и ночью, и после его ухода все крыши окружающих домов были покрыты золотом, осевшим из дыма. – Ностальгическая улыбка на лице Пламтри каким-то образом заставляла увидеть на нем морщины и складки, которых на самом деле там не было. – Это было по-королевски, если хотите! Но, как и большинство владельцев трона, он отказывался от настоящей смерти зимой. И вот, на тринадцатом году его правления, в 1861 году, сильнейшие за всю историю Калифорнии зимние наводнения размыли драгоценные виноградники Харасти, а в 1863 году выжившие лозы засохли от засухи – самой сильной за двадцать пять лет. Я с радостью помогала подорвать власть этого короля, и в 1868 году купила участок на Вашингтон-стрит, где находилась изначальная оранжерея-святилище зинфанделя в Калифорнии, вырубила старые священные лозы и устроила там пансионат.