– Милый, это ты-то свистел? Кто бы тебе позволил?! Твой музыкальный дедушка?

Папа обиженно оттопырил нижнюю губу.

– Ну, допустим, не я… Мои сверстники, друзья умели. Свистели и ещё как! Двумя пальцами, и даже одним, по-всякому…

Мама хмыкнула.

– Ну-ну…

Снова в тишине сухо и громко разворачивались непрочитанные ещё газетные страницы, продолжали жить в ожидании вечерних сумерек настойчивые часы.

– А что у Пантелеймона со школьными результатами? Какие итоговые оценки у него будут в этой четверти, он не говорил тебе?

– Всё хорошо, не беспокойся. Не приставай к мальчику, он и так устал после такой сложной зимы. В гимназии у него всё по-прежнему…

Что-то в изнаночных петлях не устраивало маму, и она недовольно кашлянула.

– Лучше займись своими делами.

– То есть, он и сейчас будет отличником?

Голос папы странно изменился, и мама обернулась к нему, подняв очки на лоб.

– Я всего лишь хочу знать, как учится мой сын! Именно так! Просто знать, не претендуя ни на какую воспитательную сущность в его драгоценном эгоистическом детстве. Имею я хоть на это право?!

– Да, конечно. Только не кричи.

Мама положила вязание на колени.

– Наш Поня – отличник. Он обязательно им будет, не беспокойся. А завтра нам привезут тот самый посудный гарнитур в гостиную, который я присмотрела в городском манеже в выходные. Помнишь, я же тебе говорила? Приготовь деньги, и грузчикам тоже. Не хочу никакого торга и лишних разговоров.

Известив папу и, с усталостью пошевелив пышными плечами, мама снова слегка озабоченно нахмурилась, подсчитывая пушистые зелёные петли.

Да и куда ей было ещё так внимательно смотреть?

На папу? На его бледно-красные от возмущённого волнения щёки, на грозный, в молчании, блеск его небольших круглых очков в железной оправе, на то, как он часто дышит, не поворачиваясь в её сторону от просторного уличного окна?

Пантелеймон, запыхавшись, прибежал домой с двумя одноклассниками.

– Мамочка, дай нам, пожалуйста, попить! Жарко, мы так славно играли…!

– А твои друзья пирожков не желают? С чаем? Отдохнёте немножко, отдышитесь, не очень поздно, по домам-то они ещё успеют добраться. Родители ваши не беспокоятся, знают, где вы?

– Да, да!

Мальчишки дружно согласились на чаепитие.

– Мамочка, ты же не заругаешь меня, нет?!

Пантелеймон изо-всех сил старался выглядеть честным и преданным.

– Ведь не заругаешь?

– А с какой такой стати я должна тебя обижаться?! Тебе кусочек побольше?

– Мы с мальчиками сейчас были на старом рынке, недолго, на пять минуточек всего туда сбегали… Это ведь неправильно, да, мамочка?

Успешно разложив половину яблочного пирога по тарелкам шумных гостей, мама с удовлетворением улыбнулась.

– Без разрешения? А зачем вы туда ходили?

– Мамочка, дорогая моя! Там такие чудесные вещи, там так красиво! Я знал, что ты не заругаешь меня, что поймёшь…

В порыве восторга Пантелеймон чуть не подавился сочным куском.

– Знаешь, что мы там нашли?! Мальчики сказали мне, что видели там Будду! Такого, как в книжке! Точь в точь такой, о котором я так долго мечтал! Маленькая такая статуэтка, старинная, красивая… На прилавке лежит, в разных таких интересных редкостях. Мамочка, давай я куплю её себе на день рождения, а? Вы же с папой обещали мне дать денег, если у меня будут все пятёрки?! Ладно, разрешаешь?

– Хорошо, хорошо, купишь. Только не спеши, чай-то, небось, ещё не остыл, обожжёшься…

Папа молчал, с сумрачными вздохами допивая свой вечерний кофе.

Мальчики торопливо, перебивая друг друга, рассказывали маме о школьных делах. Один из них, как и Пантелеймон, учившийся хорошо, считал возможным много рассказывать и о своих успехах, и о недостатках других одноклассников.

– …А у меня спереди сидят два двоечника и сзади один – вот мне и приходится на троих разрываться!

Другой же малолетний гость, отнюдь не отличник, подхватил невпопад.

– И у меня сзади двоечники! А впереди отличник, но он так тихо говорит, что ничего не поймёшь…

Они шумели, хохотали и звенели ложечками до тех пор, пока к столу скромно не подошёл папа и со стуком не поставил свою чашку на стол.

– А как, уважаемые коллеги, ваши успехи в математике? Все ли вы с последней контрольной работой справились? Только честно.

Враз стало тихо.

– Печенья не хотите?

Маме никто не ответил.

С настойчивостью папа повторил свой вопрос.

Дети переглянулись и, пряча от папы смущённые взгляды, заспешили по домам.

– Пантелеймон, я хочу с тобой поговорить.

В сумраке вечерней комнаты говорили все, папе так и не удалось до конца стать единственным беспощадным судьёй.

Были непременные слёзы Пантелеймона и волнение мамы, когда сын признался, что контрольная у него почему-то не получилась и что из-за этой математической неприятности он может и не стать по итогам четверти полным отличником.

Пантелеймон искренне рыдал.

– У-учительница сказала, что я был несерьёзен, что она нед-довольна моим повед-дением…

– Но ведь что-то ещё исправить возможно?

Несмотря на обиду обмана, папа всё равно старался размышлять практически.

– Ты можешь узнать, допустим, подробные условия у своего учителя, у директора гимназии, наконец? Можно ли тебе что-то пересдать, какой-либо дополнительный тест переписать, что-то иное?

– Х-хо-рошо, я узнаю…

А в начале ночи папа взволнованно продолжал ходить по гостиной.

– Вот, вот… Я знал! Знал, что этим дело кончится! Сначала – неуважение, потом обман! Я же тебя, Катерина, предупреждал! С твоим потаканьем, сюсюканьем, с неоправданным либерализмом… Мальчишка портится на глазах!

Руки, засунутые в карманы брюк, расстёгнутый ворот – таким мама не видела своего мужа никогда.

– Он же будущий мужчина, пойми ты наконец-то! Он же взрослеет! Он же у нас умница! А ты… Ты до сих пор косточки из отварной рыбы у него в тарелке выбираешь, рубашку в школьные брюки на нём, как на манекене, считаешь возможным заправлять! А он… Он, как истукан, стоит… Ещё и улыбается! Шоколадки кто ему на ночь под подушку засовывает?! Парню ведь уже десять лет! Нет уж, Катерина, так дальше жить невозможно!

– Почти десять.

Папа изумился привычному упрямству в такой ответственный момент, и полному невниманию к своим серьёзным словам.