― Тата! Тата! — проверещало создание и поковыляло на кривых ножках к отцу.

Саша обнял девочку, поднимая на руки.

― Я тебе подарок принес, милая, — он достал из кармана колокольчик на веревочке и позвонил.

― Тата! Тата! — малышка задергала лапками.

― Как она? — спросил Саша, привязывая колокольчик к уродливой ручонке.

― Полночи скулила, все время лоб терла, наверное, сильно болела голова, даже настойка шамана не помогала, но под утро заснула, — женщина устало улыбнулась.

― Тата! Тата! — послышался визг и звон колокольчика.

Нагнув голову так, что подбородок коснулся груди, Олег прикрыл веки. Он не мог смотреть на это жуткое зрелище. Юноша с удовольствием заткнул бы и уши, но боялся, обидеть новых знакомых. Эти двадцать минут встречи отца с семьей длились бесконечно долго. Грустные голоса, гнетущая полутьма мрачного зала не давали дышать, а визгливое «Тата! Тата!», казалось, продавит барабанные перепонки.

Когда молодые люди вышли из Гимназии, Саша, угрюмо-сосредоточенный, спросил:

― Понимаешь, почему я привел тебя сюда?

― Почему?

― Ты ведь сбежал, потому что не хотел смерти для своей дочери. Потому что решил, что законы твоей общины жестоки, — по щеке Саши скатилась капля. — А я хотел тебе показать обратную сторону милосердия. Оно не менее жестоко, чем твои бесчеловечные соплеменники. Твой ребенок должен жить, это понятно, она здорова, но что делать с такими? Иногда мне кажется...

Он не закончил фразу, не мог унять дрожь в руках. Наступила неловкая пауза. Наконец, вытерев лицо рукавом, Саша продолжил:

― Каждый раз, когда я прихожу сюда, мне хочется просить прощения у Лизы за то, что я не могу находиться с ней, потому что она из клана Слепых, а я посвящен Бессущностному. Но я не знаю, как можно выдержать этот ад. Лучше умереть под пытками, чем жить, ухаживая за таким существом...

― А что за клан Слепых? — Олег поспешил увести разговор на другую тему, потому что отчаяние Саши обжигало.

― Это малый клан, в нем всего лишь трое: моя жена, Ника-альбинос, ты ее видел, и Дина. Их главная обязанность — ухаживать за рожденными с отклонениями, — Саша указал куда-то в сторону от Гимназии. — Тут недалеко есть памятник подпольщикам. Там парень и девушка, но вид у них, будто они слепые... ладно, бог с ним. Куда теперь?

― Может быть, ты пойдешь отдыхать, а мне дашь какую-нибудь книгу? У тебя ведь много книг? — сказал Олег, которому очень хотелось сказать что-то в поддержку, но он не находил верных слов для этой ситуации.

Он собственноручно делал это каждый день: привычными движениями, будто совершая некий священный ритуал. Вот и сегодня, чуть только начало смеркаться, царь Роман зажег пять свечей, вставленных в бронзовый канделябр, провел пальцем по прихотливо изогнутым завиткам, а потом тщательно запер на задвижки крепко сбитые ставни. В комнате было душно, но правитель никогда не оставлял окон своего кабинета открытыми с наступлением темноты. На массивном дубовом столе наблюдался легкий беспорядок: кружка недопитого чая из листьев душицы, мяты и еще каких-то растений, стопки бумаг, с торчащими в разные стороны уголками документов, и две хрустальные чернильницы, возле которых были разбросаны гусиные перья. В Лакедемоне готовили два сорта чернил. Дефицитную бумагу можно было использовать повторно, стерев текст, написанный смесью из сажи и масла; это подходило для малозначительных дел. Если же имелась необходимость увековечить какую-либо мысль, закон или предписание, то в ход шли чернила из сажи, смешанной с соком акации.

― Милый, Кацо вернулся, — в дверях появилась ухоженная, очень привлекательная женщина в длинных одеждах из шелка.

― Пусть войдет, — царь сделал глоток остывшего напитка, который по вкусу едва ли напоминал довоенный чай, но все-таки был похож коричнево-золотистым цветом.

― Ты ужинать будешь?

― Нет, Лена, спасибо. Накорми нашего грузинчика и сама поешь.

В отсутствие посторонних правитель и его жена называли друг друга: «Лена», «Рома», «милый», «дорогая». Но стоило появиться лишним ушам, как Лена тут же превращалась в благородную царицу Елену, а Рома в не менее благородного царя Романа.

― Принес? — спросил царь чернявого одиннадцатилетнего мальчишку.

Тот молча поклонился и передал листок, сложенный вчетверо.

― Иди на кухню, тетя Лена вкусные отбивные приготовила. И перед сном обязательно помойся, а то чумазый совсем.

Мальчуган кивнул. В этом доме он не был посторонним.

Царь развернул листок, где его четким почерком было написано:

«Любезный Гоги, сегодня я, Роман, сын Ильи, правитель Великого Лакедемона, после заката изволю посетить твой дом для дегустации продукта с пивоварни, отданной тебе в концессию нашей Общиной».

На обратной стороне шла неровная строчка ответа:

«Шду срадастию прихади дарагой».

Роман усмехнулся, бросил бумажку на стол. Даже если кто-то посмел бы перехватить царского вестового, ничего подозрительного в этих каракулях он не обнаружил бы. Правитель сел за стол, взял из стопки верхний документ. Это был сводный отчет о ежегодной переписи населения Лакедемона и вассальных деревень. Статистика неутешительная, можно сказать, удручающая. Везде, даже в столице, заметная депопуляция. Люди вымирают. Где-то быстрее, где-то медленнее. И стоит ли надеяться, что когда-нибудь ситуация изменится?

Роман не считал себя мягким человеком. Если во имя собственного благополучия надо было отнять чью-то жизнь, он делал этот шаг не задумываясь. К инакомыслию всегда относился с подозрением, а при слове «гуманизм» морщился. Но сейчас он поставил перед собой цель: сохранение народа, вне зависимости от сословий или места обитания. Цифры смертности внушали серьезные опасения. И дело не в каких-то там высоких материях. Витают в облаках как раз-таки Антон, фанатично помешанный на вопросе чистоты крови, да начальник гвардии Алфераки со своими ритуальными убийствами, древнегреческими бреднями и прочей безумной чушью. И ладно бы убийства во время обряда совершеннолетия безнадежно больных и никчемных стариков-рабов, на это еще можно согласиться — в конце концов, элитные воины должны получать воспитание. Но на умерщвления «неполноценных» детей, фактически здоровых и жизнеспособных, решительно следовало наложить вето, потому что никаких иных мер свести убыль населения хотя бы к нулю царь не видел.

Но вот, кажется, впервые забрезжила надежда.

Самым крупным поселением после Лакедемона была Беглица — задворки Миусской Политии, впрочем, это всегда была деревня. Однако поначалу, как свидетельствовала перепись Шестого года после Великого Коллапса, людей в Беглице обитало даже больше, чем в столице, теперь же в два с половиной раза меньше, и нельзя сказать, что этот факт мог хоть как-то удивить. Ядовитые воды Азовского моря, радиация, мутанты, да и просто жизнь без простейшей медицинской помощи, с ежедневной каторжной работой, с недородами и эпидемиями не располагали к длинной жизни. Но вот что интересно: два года назад население Беглицы составляло 97 человек, а год спустя — 110. Это, конечно, мелочь. Ее можно было объяснить внутренней миграцией, скажем, из Красного пахаря или Золотой Косы, даже из Малой Федоровки. Или из всех этих поселений разом. Но вот отчет за нынешний год. В клеточке напротив «Беглица» стоит цифра 132. Более того, в двух соседних деревнях убыль тоже остановилась. И этот феномен зафиксирован в самом экологически неблагоприятном районе. Каким образом? Люди приспособились? Или здесь что-то другое?