* * *

Глубокая ночь была не только в Доме Алён, но и во всем Лакедемоне. Даже из трактира Гоги убрались последние пьяницы. По безлюдным проулкам ходили патрули, освещая улицы факелами. Однако на окраине поселка, в невзрачном домишке недалеко от частокола, пылал светильник: Игорь страдал бессонницей. Холостяцкая одинокая жизнь его не тяготила, но временами совершенно неожиданно накатывала непередаваемая тоска, постепенно превращаясь в лютую злобу, и он шел в бордель. Инспектор ненавидел шлюх, которых считал символом нынешней жизни, видя в них самую суть людской натуры: продажной, алчной, бессовестной. Но ничего не мог с собой поделать и, нахлеставшись предварительно дешевого беглецкого вина, шел в Дом Алён. Игорь всегда выбирал Татьяну Вторую, самую подлую и жадную среди путан, был с ней груб, даже жесток. Но за лишние трудодни женщина терпела издевательства и боль.

Сегодняшняя тоска и ярость были особенно сильны, настолько сильны, что даже испытанное средство не помогло. И вернувшись домой, зная, что уснуть не получится, инспектор, достав из ящика чуть пожелтевшую тетрадь, чернильницу и перо, принялся выводить неровные буквы.

«Я опять пишу этот дневник. Это мой секрет и преступление против так называемой Миусской Политии. Самая главная деревня в этом клоунском государстве называется Великий Лакедемон. Звучное название получилось из захолустной Лакедемоновки. Наверное, понты и тщеславие всегда сопутствуют человеку, в какую бы эпоху он не жил. И даже если люди будут гнить в подземных гадюшниках, где и жрать кроме крыс будет нечего, то и там обязательно найдутся «избранные», которые будут кичиться, что крысаки у них в клетках более серые, нежели у остального быдла. Я могу поставить свою шкуру, что кроме нас наверняка есть выжившие. Например, в бункерах на Урале, куда перед войной непрерывным потоком шли грузовые самолеты или даже в метро, вроде Московского, или в сибирских деревнях, где бомбить было нечего, но везде люди захотят возвыситься над товарищами по несчастью. Вот и у нас вокруг Малые Федоровки, Гаевки, Беглицы, но есть, смешно сказать, «столица» и извольте ее называть Великим Лакедемоном. Вот поэтому я ненавижу человечество. Вот поэтому жалею, что оно не погибло полностью. Но все же есть и капля меда в этой гигантской бочке с дегтем: с непередаваемым наслаждением я созерцаю агонию моих собратьев по виду. Они вымирают. Может быть, мне повезет остаться последним человеком на Миусском полуострове. Я хочу стать тем, кто прирежет предпоследнюю двуногую тварь. Тогда, пожалуй, я смогу быть самим собой, тогда я смогу стать свободным и, значит, смогу спокойно умереть. Жаль, нельзя действовать открыто против моих врагов. Пока их слишком много.

Если вдруг кто-нибудь когда-нибудь прочитает мой дневник, и удивится, почему я испытываю такую ненависть к себе подобным, то неизвестному читателю я отвечу так: во-первых, люди ее заслуживают, а во-вторых, ты меня судить не имеешь права!

Мне надоело описывать свое детство и юность. О том времени я уже рассказал в трех тетрадях: ничего хорошего в нем не было, и потому сразу же после школы я смылся из своего задрищенского поселка в Санкт-Петербург, где поступил в Политех. Там была сильная военная кафедра. Не знаю, стоило ли мне идти добровольцем, но Министерство обороны всех и вся призывало в ряды вооруженных сил по контракту, соблазняя достойной зарплатой. Я никогда не рвался стать военным, но деньги определили мою судьбу. Могу сказать, что зря: с зарплатами в Минобороны я накололся, потому что инфляция росла быстрее прибавок.

Итак, я стал «пиджаком». Этим презрительным словцом кадровые военные называют закончивших гражданские вузы. Я не отличался рвением, но и разгильдяем тоже не был. Дослужился до старлея и вот-вот должен был получить капитанские звездочки. Не знаю, желали мы войны или нет. Хотели ли войны наши враги? Кто являлся нашим врагом, я тоже не знаю. Бесполезно гадать. Потому что ни мы, ни наши враги, ни кто-либо еще на этой обреченной планете уже ничего не решал. Но кто тогда ими командовал? Думаю, что обыкновенные скоты. Скотство всегда затмевало человеческий разум. Поэтому случившийся ядерный коллапс — норма для людской истории.

В последний месяц перед Концом наше подразделение было переброшено на юг России. Мы перевозили горючее, боеприпасы, продовольствие и прочие материальные ценности. Готовились ли мы к большой заварухе? Честно — понятия не имею. Но на военный аэродром возле Таганрога мы постоянно доставляли разные грузы. Здесь же разбили полевой лагерь вэдэвэшники. Абсурд. На кой здесь нужны были ВДВ? Защищать аэродром? Штурмовать Крым? Навряд ли. Мне вообще думается, что командование само до конца не понимало, что оно делает и, главное — зачем. Впрочем, адекватных действий недоставало в моей стране уже не первое десятилетие. А теперь я с очевидностью убеждаюсь, что бардак в головах был не только здесь, но и там. Ты, возможный читатель, спросишь: «где — там?» А я отвечу: там — это на Западе, там — это на Востоке, там — это на Юге, там — это везде. Весь мир съехал с катушек задолго до большого абзаца. Но дело не в этом...

Чтобы показать подлость и безумство, мне незачем описывать историю мира. Достаточно своей маленькой истории. Старлей Алфераки был моим другом. По крайней мере, я, дурак, так считал, забыв, что между людьми дружбы не бывает. Но тогда мы с самого начала как-то сразу сошлись. Два холостяка, живущие в одном офицерском общежитии в соседних комнатах. Вместе служили, вместе «культурно отдыхали». Я, идиот, ему даже сочувствовал, ну как же? Человек давно должен был капитанские звездочки получить, а все в старлеях ходит — куча взысканий, характер отвратный, постоянные жалобы на превышение власти, к тому же инвалид — в какой-то секретной операции лишившийся одного глаза.

При этом был он рубахой-парнем, хоть и со своими странностями — чересчур увлекался Спартой. Рассказывал, что предки у него оттуда. А какой-то генерал, сподвижник графа Орлова, как раз Лакедемоновку и построил, и назвал так не по-русски, в память об исторической родине, а в Таганроге вроде целый дворец у него был, самый красивый дом в городе... Во время революции, понятное дело, все отняли. Хорошо хоть самих не расстреляли, дворяне все же, а то не было бы на свете такого Толика Алфераки. Уверен теперь, это было бы к лучшему, но что выросло, то выросло. Ну мне тогда было все равно кто он, даже интересно послушать его россказни и всякие семейные истории, сетования на спрятанные где-то или утерянные документы, из-за чего невозможно доказать свое право на землю и дворец. Иногда я спрашивал себя: «Он гонит, или серьезно все так и есть?», — но потом решил не заморачиваться. У каждого свои тараканы. Я вот, например, футбол любил, хотя про то, что в сборной страны играл и на международные матчи ездил — не рассказывал. В целом он был неплохим парнем, и, видимо, таким бы и оставался. Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. А если что-то меняется резко, то и мы в мгновение ока становимся другими. А если проще, маска очень быстро с лица слетает, и видно человека таким, какой он есть.

Когда нашу часть перебросили в Ростовскую область, в Таганроге он встретил бывшего сослуживца. Оказывается, Алфераки был вэдэвэшником, да попал под раздачу: лишился глаза и руку чуть не оторвало. Вот каким хреном он потом в автомобильных войсках оказался, я уж не знаю, мой как бы друг не рассказывал об этом. Может, пожалели из армии гнать, может, еще что. И вот встретил он товарища своего бывшего, тоже вэдэвэшника. Эта сволочь — капитан Орлов, мне сразу почему-то не понравился. Взгляд у него был какой-то... такой... даже не знаю, как выразиться. Будто говорил он всем своим поведением: «Кто не со мной, тот против меня». Фюрер непроявленный, одним словом.