– До этого не дойдет. Все будет хорошо.

Виктория обняла меня и прижалась щекой к моей груди. Я неловко похлопал ее по спине, потом она отстранилась и поспешно утерла слезы.

– Спасибо, Уэс. Прости, мне нужна минутка… Это величайший страх каждой матери.

– Понимаю.

Она посмотрела на меня.

– Мы заботимся друг о друге. Моя семья и твоя.

– Ага, – ответил я. – Так и есть.

– Ты позаботишься о нем, Уэс. Правда?

– Сделаю все, что в моих силах.

Она снова утерла щеки, потом поправила юбку.

– Пойду распоряжусь, чтобы твоей матери упаковали еду с собой.

Я вышел на улицу и присоединился к Отем и Коннору. Коннор сидел на ступеньках заднего крыльца. Отем стояла на газоне чуть в стороне, спиной к нам.

– Мама очень сердится? – спросил Коннор.

Его недавняя бравада растаяла, голос звучал тихо, обессиленно.

– Немного, – ответил я, не сводя глаз с Отем. – Я ей сказал, что тоже вступлю в армию.

Отем резко повернулась ко мне.

– Что-что ты ей сказал?

Коннор покачал головой.

– Нет. Ты не обязан…

– Это же я подал тебе эту дурацкую идею. К тому же мне нужно оплатить последний год учебы в Амхерсте. Возможно, я в любом случае записался бы. Похоже, ничего другого мне не оставалось, так что сделаем это вместе.

Отем переводила взгляд с меня на Коннора и обратно, потом резко отвернулась.

– Господи, Уэс.

Коннор опять вздохнул, надул щеки и медленно выдохнул. Я хорошо его знал: для него мое решение стало облегчением, рукой помощи в минуту тяжелого испытания.

«Я ему нужен».

– Все будет хорошо, правда? Служить своей стране – это хорошо.

– Разумеется. – Я невольно усмехнулся. – Ты чертов придурок. Ты хоть понимаешь, что это значит?

– Мы отправимся в тренировочный лагерь, – ответил Коннор и снова улыбнулся своей неизменной улыбкой.

– Клятый тренировочный лагерь, – проговорил я. – Тебе там будет трудно.

– Мне? Да я буду считать, сколько раз инструктор по строевой подготовке велит тебе упасть-отжаться, чтобы согнать с твоей физиономии эту улыбочку.

Отем повернулась, ее руки были скрещены на груди, как будто ей зябко, но я подозревал, что виной тому вовсе не холод. Она быстро зашагала к дому.

Коннор перехватил ее за руку.

– Эй, погоди, послушай…

Отем вырвалась.

– Мне жаль, что я не смогла помочь тебе произвести хорошее впечатление на родителей, – проговорила она срывающимся голосом.

Коннор встал, преградил ей дорогу и обнял, потом пальцем приподнял ее подбородок.

– Ты помогла. Ты мне очень помогла. Еще ни одна девушка так меня не защищала перед ними. Для меня это очень много значит.

В глазах Отем заблестели слезы, и я отвел взгляд.

– Я боюсь, – прошептала она. – За вас обоих.

Коннор привлек ее ближе, крепко обнял и погладил по голове.

– Мне бы хотелось немедленно вернуться в Амхерст, – сказала в конце концов Отем. – Если вы хотите остаться, я поеду на автобусе.

– Нет, мы можем ехать. Этот визит окончен с большой буквы О.

Отем кивнула.

– Хорошо. Пойду собирать вещи.

Она ушла в дом, а Коннор повернулся ко мне.

– Очень жаль, что она так перепугалась, но для меня уже слишком поздно. Но не для тебя. – Теперь Коннор говорил серьезно. – Что насчет твоих занятий бегом?

Я пожал плечами.

– Не могу сказать, что предложения сыпятся на меня дождем.

– Но ведь ты такой быстрый.

– В тренировочном лагере буду самым быстрым.

Коннор засмеялся, потом вдруг схватил меня за плечи и обнял.

– Я тебя люблю, – сказал он. – Честное слово, я просто тебя люблю.

Я сразу замер, рефлекторно, как случалось со мной всегда, когда кто-то пытался до меня дотронуться. Но Коннор уже проник в мой костный мозг, в мою кровь, в мои кости.

«Он так нужен мне».

Я крепко обнял его в ответ.

«Я бы умер за него».

Я не мог произнести это вслух, не мог облечь эту истину в слова.

«Но дайте мне ручку и бумагу… или заявление о приеме в армию… И я его подпишу».

В следующий понедельник я отправился на призывной пункт и написал свое имя на строчке, обозначенной точками.

В среду консульство Соединенных Штатов в Турции, в городе Адане, подверглось газовой атаке. Восемьдесят четыре погибших.

Еще через неделю разбомбили сиротский приют в Анкаре.

Спустя еще три дня, вечером, я сидел за обеденным столом и работал над стихотворением, посвященным объекту страсти. Через неделю его следовало сдавать, а оно еще не было готово. Я сомневался, смогу ли вообще его закончить. Коннор смотрел футбол по телевизору, но матч прервали: президент обращался к нации. Он, при полной поддержке конгресса, официально объявил войну Сирии.

Коннор повернул голову и поглядел на меня. Я почти ждал, что вот-вот зазвонит телефон и нас вызовут в тренировочный лагерь. Мы надеялись подождать до летних каникул, чтобы закончить учебный год, но вооруженные силы США активно перегруппировывались. Начинались интенсивные боевые действия.

«Мы вписали свои имена. Если нас призовут, придется ехать».

Очевидно, Коннор думал о том же самом, потому что мы оба подскочили, когда зазвонил телефон.

– Алло? Привет, малышка. Ага, мы смотрим. Нет. Отем, не плачь. Все будет хорошо.

Я вычерчивал отдельные линии и завитушки на листе бумаги.

«Все будет хорошо», – написал я, а потом зачеркнул написанное.

Уэстон

По круглым полям шляпы сержанта-инструктора Денроя стекала вода. Если он и мерз в своем непромокаемом плаще, то никак этого не показывал.

– И кто теперь ухмыляется, Тёрнер? – заревел он на меня. – Ты? Ты еще ухмыляешься?!

– Сэр, нет, сэр! – выдохнул я, не переставая отжиматься. Грязь расползалась под моими пальцами. Холодная вода затекала за ворот, так что я весь промок и уже начинал стучать зубами.

– Ты опять будешь скулить, червяк?

– Сэр, нет, сэр!

– Я слышал, ты у нас очень быстрый, так?

– Сэр, да, сэр!