хотелось. Вот и не стал отказываться, когда Федор намекнул, что «неплохо было бы изнутря согреться».

Рябиновая настойка и впрямь помогла, во всяком случае, кашель исчез, и по телу разлилось приятое тепло. И печка за спиной, набираясь жаром, согревала помещение, а заодно и людей в нем. Федор и одежду сухую принес, и баньку затопить обещал, чтобы «болячка точно не прицепилась».

Вместе с теплом вернулась и способность мыслить. Женское платье интересовало Палевича куда боле сложенных в углу черепов. Находку Аполлон Бенедиктович разложил на столе, хоть Федор и ворчал, что «этакой грязи на полу самое место».

— И какие версии будут?

— Стаськина сукенка. — Предположил Федор, после недолгого раздумья.

— Не похоже. — Аполлон Бенедиктович, преодолев брезгливость, пощупал ткань. Судя по всему, платье пролежало в земле не так и долго. Ткань не расползалась в руках, не рвалась, не сыпалась, да и грязь налипла только сверху. Нет, не могло это платье принадлежать простой крестьянке, да еще бедной, уж больно хорошо пошито да и ткань не из дешевых.

— Боже мой! — Федор аж икул от возуждения. — Это… Я знаю! Это Вайды! Это ее могила, если дальше копать, то и клад сыщем! Возвращаться нужно!

— Не нужно. — Хоть Палевич и не особо в модах разбирался, но определил, что сшито платье не сто, и даже не двести лет назад. А совсем даже недавно. Да и сгнило бы оно за двести-то лет. — Это не Вайды наряд.

— А чей же?

На этот вопрос Аполлон Бенедиктович и сам хотел бы ответить. Магдалена? Элиза? Нет, пожалуй, Элиза отпадает, она отличалась приятной глазу полнотой, а платье сшито на худенькую девушку. Такую, как…

Пани Наталия? Нет, глупость, как наряд пани Наталии мог попасть в яму? И неужто госпожа Камушевская не заметила пропажи? Впрочем, лучше у нее спросить.

Доминика.

С переездом вышло примерно так, как я и предполагала: пустая квартира навевала грусть и желание сбежать куда-нибудь, например, вернуться к Салаватову.

Стильные обои вызывали тошноту, горячий, затхлый воздух — спазмы в легких. Окончательно меня добила этажерка и босоножки, скатившиеся с нее вниз. А еще вешалка рухнула почти что на голову. К черту! Буду делать ремонт. И вообще, нечего плакать, когда жизнь начинается. Самая настоящая новая жизнь, без обязательств перед умершими, без ненависти к живым. Эта история странным образом очистила меня от всех былых привязанностей и заблуждений. Лары больше нет. Салаватова больше нет. Зато есть я, и я буду жить так, как хочется мне.

Сказать проще, чем сделать. Вот, к примеру, тот же ремонт без денег не сделаешь, а денег у меня в обрез, и то часть я Салаватову оставила, как-никак договаривались, что заплачу. И вообще, ему деньги нужнее. Удивится, наверное, когда найдет на столе… отдавать из рук в руки я постеснялась, это бы походило на взятку или, хуже того, плату за оказанные услуги.

Короче, денег осталось мало. Правда, директор конторы, где я работала, говорил, будто примет назад с удовольствием, однако не стоит обольщаться, обещания подобного толка забываются еще быстрее, чем даются. Нет, сегодня звонить не стану, чтобы настроение не портить, сегодня буду жить для себя и только для себя. Устрою праздник с вином, розовыми креветками, чипсами и еще какой-нибудь ерундой.

Зацепившись ногой за шнур, я едва не упала. Да, ничего не скажешь, новая жизнь начинается хорошо. Провод оказался шнуром от телефона, не помню, когда отключила. Ну, Салаватов сам сказал, что звонки мне больше не угрожают, поэтому телефон можно и нужно подключить — не век же мне жить, отрезанной от цивилизации.

Часа через два я мысленно желала цивилизации и всем ее изобретениям провалиться в бездну: проклятый телефон не смолкал ни на минуту. Началось веселье около часу назад, когда я, засунув вино в холодильник, чипсы в хлебницу, а креветок в кастрюлю с кипящей водой, уже мысленно предвкушала грядущий отдых. Тогда-то и раздался первый звонок. Я решила, что это Салаватов, и обрадовалась, но рано: из телефонной трубки не донеслось ни звука. Но все мои "алло" телефон отвечал презрительным молчанием. Ну и ладно, вежливо попросив: "Пожалуйста, перезвоните, вас не слышно", я повесила трубку. Тем более пора было воду выключать, как бы креветки не переварились. Кто ж знал, что они перезвонят. Один раз, потом второй, третий… На четвертый нервы сдали и я высказала неизвестным шутникам все, что думаю. На этот раз трубка отозвалась гадким смешком. Так и есть: подростки балуются. Может, и вправду отключить телефон?

Хотя, какого черта! Не собираюсь я прятаться, а дебильные дети, у которых в голове одна извилина и та — след от кепки — пусть радуются, если им так смешно.

Телефон я игнорировала, несмотря на то, что упорные звонки сводили с ума. Гадкие детишки и не думали оставлять свою жертву в покое. Уроды. В конце концов, я не выдержала и, схватив трубку, заорала:

— Оставьте меня в покое! Слышите?!

— Простите, — вежливо удивился приятный мужской голос, — я, наверное, ошибся номером.

— Наверное.

Злость вылетела из меня, точно воздух из проколотой шины, разве что не свистела.

— Еще раз извините за беспокойство, но как бы мне узнать, Лютова Доминика Витольдовна здесь живет?

— Здесь.

— А вы не могли бы пригласить ее к телефону?

— Я слушаю.

— Это вы? — Голос удивился. — Ох, что это я, простите ради бога. Здравствуйте, Доминика Витольдовна.

— Здравствуйте. — Мне стало стыдно: ни за что, ни про что накричала на совершенно незнакомого человека, а он еще и прощения просит. Голос приятный, похож одновременно на темное пиво и темный же шоколад. Вкусный голос, необычный, от подобного сочетания просто таю на месте.

— Мы не знакомы, меня зовут Марек Эдуардович, можно просто Марек.

— Тогда и я — просто Ника. — Глупо хихикаю, осознавая, насколько нелепо звучит имя. Просто Ника — сама святая простота.

Ника — Золушка. Ника — принцесса-на-горошине. Ника-Ника-Доминика, мышь тушканчиковая, посягнувшая на чужую сказку. Верить или не верить? Не верить шоколадно-пивному голосу невозможно, а верить… легче поверить в инопланетян, захвативших правительство, разумных коров и цивилизацию насекомых, чем в такое.

Сказка. Королева-мать, сосланная королем в изгнание, умирает, а наследником становится не любимый народом принц, а никому неизвестная мышь.

Говоря человеческим языком, Марек рассказал примерно следующее: моя мама, женщина, которой я никогда не видела, и, признаться, не стремилась увидеть, почитая за умершую, оказывается на самом деле умерла совсем недавно, просто, когда был жив отец она не имела возможности видеться со мной, а потом боялась, что я не смогу простить… В общем,