У Эшли, прижимавшей к себе затихшего Марка, вдруг мелькнула спасительная мысль.

— А как выглядит твоя сестра?

— Рослая, крупная, голубоглазая. Настоящая красавица. Мы очень похожи, только у нее волосы посветлее. А веснушек столько же.

Значит, не ей, отметила про себя Эшли, поглаживая сына по кудрявой голове. Впрочем, безумная надежда, что Кевин мог купить белье своей сестре, относилась к разряду совершенно невероятных.

— А ваша сестра тоже делает лекарства? — подал голос, немного оживший Марк.

— Нет, дружок, она изучает старинные сказки. Это очень интересно: она может описать всяких гоблинов, водяных, эльфов, гномов и прочую нечисть, так подробно, словно видела их живьем в зоопарке. Да и люди в этих сказках запросто превращались то в каких-то диких кабанов, то в воронов… Но сейчас она не работает: ждет ребеночка. Я сам недавно узнал, — добавил Кевин, подняв глаза на Эшли.

Ближе к ночи — Марк уже крепко спал — Кевин вновь завел разговор про сестру. Он сетовал, что ей в ее положении следовало бы находиться в абсолютном душевном равновесии, но она, бедняжка, не может, потому что ее бесхарактерный муж просто разрывается между ней и своей матерью, которая оказывает на сына очень сильное влияние и постоянно настраивает его против Керри.

— У этого парня мать — настоящая фурия. Похоже, она ненавидит Керри. Без всяких причин, просто инстинктивно. Я говорю сестре: вот родишь сына, вырастишь его, так не уподобляйся этой старой стерве, когда он начнет крутить с девушками.

— Если родит мальчика, непременно уподобится, — невозмутимо ответила Эшли. — Я уже сейчас ненавижу женщину, которая уведет у меня Марка. Материнская любовь к сыновьям — это нечто особенное, тебе не понять.

— Не знаю, не знаю. По-моему, моя мама всегда относилась к моим увлечениям достаточно спокойно.

Эшли внешне никак не отреагировала на эти слова, но про себя отметила, что словосочетанию «мои увлечения» явно не хватает так и напрашивающегося эпитета «многочисленные». И что чувство, называемое ревностью, очень сложно контролировать: оно, оказывается, способно опередить все прочие и появиться, даже если кажется, что никакой любви пока еще нет. Наверное.

* * *

По окончании сентября Эшли была вынуждена признать: ее попытки «скользить по поверхности» венчал половинчатый успех — она на каждом шагу проваливалась в полыньи и не исключала шанса однажды и вовсе уйти под лед. Кевин с легкостью крушил любое сопротивление заботливой лаской, бесхитростным весельем, охмеляющей безудержностью в ночные минуты — она отчаянно не желала лишаться этого славного верзилы, хотя прекрасно осознавала, что не является единственным объектом его сердечной симпатии.

Правда, Эшли нашла оригинальный способ борьбы с ревностью: она убеждала себя, что Кевин вообще существует лишь тогда, когда находится рядом с ней. В прочие моменты его попросту не было в природе, он рассыпался на атомы, вновь составлявшиеся воедино только в миг его возникновения перед ее глазами. Подруга-психолог даже посоветовала Эшли запатентовать в собственном отделе этот дивный способ щадить свои нервы — перенести все составляющие, способные отравить душевный покой, в некий параллельный мир, которого как бы и нет.

Впрочем, сколько бы Эшли ни придумывала спасительных теорий, не знать о наличии у Кевина другой — вполне реальной — жизни она не могла. У него постоянно звонил телефон, он то и дело с кем-то бодро и напористо общался, о чем-то договаривался, обещал куда-то примчаться при первой же возможности, где-то оказаться не позднее чем через час. Эти звонки настигали их то около билетной кассы кинотеатра, то за столиком маленького ресторанчика, где они регулярно отдавали должное восхитительному спагетти, с морепродуктами, то в его автомобиле. Эшли уже привыкла, что каждые десять минут он бормочуще извинялся, вытаскивал из кармана пиликающую трубку и радостно бросал в нее: «Привет!» Она выучила все его «приветы». Когда звонил очередной приятель, приветствие звучало низко, на одной ноте, без выражения. Но когда заветное слово произносилось высоко, нараспев, с определенной интонацией, она уже знала: звонит та самая женщина. Далее следовал разговор, по большей части состоящий из междометий, хихиканья, бесконечных «да», «нет» и «ладно», а заканчивался он всегда одной фразой: «Значит, мы договорились?» Они неизменно договаривались — вероятно, к обоюдному удовольствию.

Эшли и сама не вполне понимала, почему так терпеливо и смиренно соглашается на подобное положение вещей. Отчего-то ее не оставляла парадоксальная уверенность, что Кевин при всем его активном жизнелюбии надежен и прочен. И он так стремительно сближался с Марком: все чаще ходил с ним гулять, играл, рассказывал всякие байки, катал на велосипеде — теперь уже без удручающих происшествий. Каким бы шустрым ни был этот достойный правнук своего прадеда-авантюриста, он замечательно — и совершенно искренне — относился к ее ребенку, он пробудил в нем взаимность, а за это Эшли многое могла простить. Тем не менее, она не исключала, что однажды взорвется и расставит все точки над «i» самым категоричным образом.

В один из первых дней октября Кевин позвонил в дверь ровно через пять минут после того, как Эшли положила трубку, вдоволь наговорившись с Виктором. Разговор, как всегда, начался, довольно невинно, но довел Эшли до такого состояния, что теперь она чувствовала себя растрескавшимся чайником, в который налили кипяток: из всех трещин хлестала пузырящаяся вода, пар шипел, крышечка подскакивала и звенела. Марк сам пошел открывать — Эшли даже не соблаговолила подняться. Клокоча от злости, она жалила ногтями собственные ладони и слушала негромкий диалог в прихожей.

— Какая-то угрожающая тишина. Нутром чувствую: атмосфера опять накалена. Что у вас произошло?

— Ничего особенного. Мама снова поругалась с папой по телефону. А у нее и так с утра болела голова. Из-за очень высокого давления на улице.

— Все-то ты знаешь, обо всем-то ты слышал… А ну-ка скажи, как называется прибор, который измеряет атмосферное давление?

— Термометр, да?

— Нет, дружок, барометр. А если барометр падает, что это означает?

— Что пойдет дождь?

— Не угадал. Что из стены выпал гвоздь.

Кевин прошел в комнату, остановился около двери и начал трепать Марка по волосам, внимательно глядя, на сидящую в кресле Эшли.

— Оладушек, ты сейчас похожа на свежеиспеченную вдову адмирала: сидишь здесь, как символ мрачной и торжественной покорности судьбе. Голова сильно болит?

— Сильно.

— А в кино с нами пойдешь? Я взял три билета на «Шрека-2», — при этих словах Кевина, Марк взвизгнул и подпрыгнул, — пойдем, хоть похохочешь от души.

— Хохотать мне сейчас хочется меньше всего.

— Вижу. Марк, дружок, извини, но мне надо поговорить с мамой наедине. Не обижайся, ладно?

Когда Марк вышел, Кевин с трудом примостился рядом с Эшли и тяжеловесно положил руку на ее колено.