Что-то тускло блеснуло в пламени свечи – мерцающая кость в черном горле арки.

«Здесь», – подумал он.

То самое место, которое Бей прячет от всех, место, которое он окутал незримым туманом.

Эшер знал, что если пройдет сейчас до конца коридора и поднимется по лестнице, то окажется перед дверью, ведущей наружу. Но слева от него мерцала решетка из серебряных прутьев, за которой таилось… что?

Или кто?

Черный туннель впереди и мерцающая решетка слева.

Сколько у него еще осталось времени?

Знать это было необходимо.

Эшер осторожно двинулся к решетке.

Слабый свет отразился в воде, разлитой на неровном каменном полу. Коридор за серебряными прутьями был узок и кривоват. Эшер разглядел еще два арочных входа в его левой стене. На ближней из дверей блеснула металлическая пластина замка. Запах аммиака был настолько силен, что Эшеру стоило больших усилий не закашляться.

Они скоро вернутся: Зардалу, Байкус Кадинэ и другие – ведя с собой очередную жертву, чтобы устроить за ней потом охоту в черных лабиринтах огромного дома…

Даже сидя взаперти в своей комнате наверху, Эшер долго еще слышал в ту ночь крики бедного армянского юноши.

Он вернулся в главный коридор, надеясь найти лестницу, ведущую наружу.

Как и следовало предполагать, в конце коридора его ждала запертая дверь, причем нашел ее Эшер не сразу, хотя стоял на самом пороге. Лишь ощупав каменную стену, он обнаружил петлю и дверное полотно. Это свидетельство страшной власти Мастера Константинополя над разумом смертных окончательно лишило Джеймса присутствия духа.

Кроме того, замок был врезан в дверь вполне современный; чтобы открыть такой, потребовался бы дубликат ключа, а не самоделка из бронзовой проволоки.

С бьющимся сердцем он вернулся к серебряной решетке. Тут замок по крайней мере был попроще (видимо, из мягкого металла трудно изготовить что-либо более сложное). Джеймс с величайшей осторожностью ввел отмычку в скважину. Слишком легко было оставить царапину, которую потом неминуемо заметят.

«Они предатели… – сказал тогда Бей, и отсвет углей из жаровни скользнул по лезвию серебряной алебарды. – Все они предатели».

В ушах глухо стучала кровь. Скользнув за решетку, он двинулся вдоль стены в обход лужи. Мокрые отпечатки ног могли стоить ему жизни. Опилки, рассыпанные на полу, смягчали звук шагов. Стужа в коридоре была арктическая. Хотелось бы знать, услышит ли Эшер возвращение выводка с охоты. И не следят ли за ним сейчас из темноты оранжевые глаза Олюмсиз-бея?

– Эрнчестер, – прошептал он, приблизившись к дверям. И та, и другая – заперты. Засовы из серебра, а скорее всего из посеребренной стали. Замки навешены новенькие, зато все прочее почернело от древности.

– Эрнчестер! – снова шепнул он. Насколько остер слух у Бессмертного Лорда? Может ли он слышать звук, отделенный от него толщей камня? – Это Эшер. Вы здесь? Антея на свободе, она в Константинополе…

Он чуть было не сказал: «Антея жива…»

Вслушался.

Далеко-далеко за дверью раздался то ли крик, то ли стон, от которого волосы шевельнулись на затылке. «Преисподняя», – подумал Эшер. Такое можно услышать только у замочной скважины адских врат.

– Вы слышите меня? Вы меня понимаете?

В ответ – тишина. Он так и не смог справиться с замком. Руки тряслись и немели – от холода, страха, от сознания, что время на исходе…

– Я вернусь за вами, – хрипло пообещал он. – Я освобожу вас…

Потому что мне нужна ваша помощь, – с кривой усмешкой мысленно добавил он. – Услуга за услугу…

Легкое, едва заметное движение холодного воздуха – сердце остановилось, словно пронзенное ледяным лезвием, и тут же зашлось частыми ударами. Эшер поспешно задул свечу, моля Бога, чтобы аммиачная вонь не позволила птенцам почуять запах дыма. А также запах его живой крови.

Из темноты коридора за серебряной решеткой послышались нетвердые шаги и умоляющий всхлип:

– Господин, смилуйтесь… смилуйтесь над бедной девушкой…

И на грани слышимости – злорадный шелестящий смех.

– О, господин, к которому я тебя веду, милостив… – Кажется, это был голос Зардалу. – Самый милостивый, добрый и сладчайший господин в городе… ты скоро убедишься в этом сама, прекрасная газель…

В полной темноте трудно было сказать, заметили они или нет, что решетчатая дверь чуть приоткрыта.

Ему оставалось лишь ждать, затаив дыхание, отчаянно вслушиваясь и ежесекундно ожидая прикосновения ледяных пальцев к горлу. Аммиак жег легкие, холод пробирал до кости. Наконец Эшер тихонько выбрался за решетку и запер за собой дверь. Клацанье замка прозвучало подобно удару молота судьбы.

Но никто не остановил его. Эшер плохо помнил, как удалось ему не сбиться с пути в огромном темном лабиринте Дома Олеандров и добраться до своей комнаты. Когда он пересекал двор, из покоев Бея донесся знакомый серебристый смех и неразборчивый умоляющий голос молодой женщины. Впрочем, возможно, ему это только показалось. Заперев за собой дверь, Джеймс опустился без сил на пол, сотрясаемый нервной дрожью. В ушах стоял стон неведомого узника из пропитанной аммиаком усыпальницы…

Прошло довольно много времени, прежде чем Джеймс заставил себя подняться с пола и перебраться на диван, где лежал не в силах заснуть, пока крик муэдзинов не возвестил приход утра.

– Подозреваю, что мое замечание относительно того насколько ценна для вас эта информация, принесло свои плоды. – Князь Разумовский щелкнул хлыстом для верховой езды двух дворняг, устроившихся на мраморных ступенях. Те отбежали на несколько футов прочь и снова разлеглись в пыли площади, когда-то бывшей ипподромом. Языки у дворняжек были вывалены, а волчья шерсть (Лидия ясно видела это и без очков) местами облысела от чесотки.

Ни в одном городе не было столько бродячих собак. Как, впрочем, и котов, в чем Лидия убедилась прошлой ночью.

Животные обитали на двух разных уровнях. Когда экипаж Разумовского осторожно пробирался по улочкам старого города, где на византийских каменных фундаментах расселись как попало турецкие деревянные дома, – собаки были повсюду, большей частью в тени глинобитных заборов. Коты оккупировали карнизы, балконы и подоконники с горшочками герани; они лежали на стенах и увитых виноградом навесах маленьких кофеен, где турецкие мужчины вели за чашечкой неторопливые беседы.

– Кто-то с кем-то обязательно знаком, – продолжил русский, сияя белизной зубов из-под пышных, как пшеничные снопы, усов. – Тот добрый медник наверняка рассказал о нашем разговоре в кофейне своим друзьям или нас подслушал нищий или продавец халвы. Кому-то из них известен метельщик улиц, чья сестра знает сказителя в лицо, или, может, чья-нибудь кузина слышала, как муэдзин упомянул вскользь об этом сказителе, или соседские дети болтали о нем с другими детьми… Мне эту информацию продал один сирийский мальчуган.