англичанин вновь обнаружил себя в атмосфере, где его таланты оказались мало востребованными. Единственным исключением стала одна молодая женщина, на которую приезд утонченного, образованного и остроумного дипломата произвел большое впечатление.

Сэр Чарльз приехал в Санкт-Петербург по важному поручению. Договор, который был заключен в 1742 году и согласно которому Россия в обмен на золото должна была поддерживать Англию в любых военных действиях, истекал. В то же самое время репутация Фридриха Прусского как воинственного правителя вызывала у короля Георга II тревогу за его собственный маленький, почти беззащитный северогерманский электорат Ганновер. В задачу Хэнбери-Уильямса входило обновить основанный на денежной ссуде договор, который гарантировал бы вмешательство России в случае вторжения Пруссии в Ганновер. В связи с этим английское правительство хотело, чтобы Россия собрала пятьдесят пять тысяч солдат в Риге, откуда, согласно договоренности, они должны были двинуться на запад в Восточную Пруссию, если прусские войска отправятся в поход на Ганновер.

Предыдущий английский посол, пытавшийся возобновить этот договор, попал в затруднительное положение при дворе Елизаветы, где дипломатические дела часто улаживались во время короткого разговора на балу или маскараде. Растерявшийся дипломат попросил об отзыве, а вскоре был найден новый кандидат, которого считали более подготовленным и способным справиться со всеми дипломатическими нюансами, которых требовала от него эта должность. Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс, никогда добровольно не пропускавший ни одного бала или маскарада, считался хорошим выбором. Он подтвердил свою репутацию человека светского, еще достаточно молодого, чтобы оставаться привлекательным для женщин, но довольного зрелого и обладающего чувством долга по отношению к своим обязанностям. Вскоре после прибытия в Санкт-Петербург он понял, что сможет преуспеть лучше своего предшественника. «Здоровье императрицы не очень хорошее, – писал он в своей первой депеше. – Она страдает от кашля и одышки, у нее водянка и распухшие колени, однако она танцевала со мной менуэт». Хэнбери-Уильямс продолжил свои попытки и вскоре понял, что недооценил свою добычу. Елизавете нравилось слушать болтовню искушенного англичанина, но едва он пытался заговорить с ней на серьезные темы, как она улыбалась и уходила. Подобно всем женщинам она была восприимчива к комплиментам, но как императрица – совершенно глуха к просьбам. С момента своего прибытия сэр Чарльз не продвинулся ни на шаг.

Он стал искать другие пути. Когда он обратился к Петру, будущему правителю, то снова получил отпор. Во время первого же разговора он осознал, что наследник престола буквально одержим своим преклонением перед прусским королем. Здесь уже ничего нельзя было предпринять, и сэр Чарльз понял, что лишь потеряет время с племянником так же, как и с его теткой. Тем летом, отправляясь на ужин в Ораниенбаум, он считал, что его миссия провалилась. Его посадили рядом с великой княгиней. И он нашел в ней родственную душу – утонченную особу, способную вести интеллектуальные беседы, и человека, питавшего интерес к книгам, а также испытывавшего антипатию к королю Пруссии.

Когда сэр Чарльз впервые увидел Екатерину, он был покорен ее очарованием и глубокой эрудицией. Интрига Екатерины с Сергеем Салтыковым была известна всем и привела к тому, что о ней сложилось мнение как о доступной молодой женщине. Будучи в молодые годы настоящим кавалером, сэр Чарльз подумал, не попытаться ли ему завести с ней романтические отношения. Но очень быстро отказался от этой затеи, понимая, что вдовец средних лет с далеко не идеальным здоровьем вряд ли сможет добиться успеха. «Человек в моем возрасте – плохой любовник, – писал он в Лондон министру, предложившему подобный способ для достижения цели. – Увы, мой скипетр уже не служит мне верой и правдой». Вместо этого он выбрал для себя роль доброго дядюшки и даже отчасти отеческой фигуры. Он стал для великой княгини человеком, к которому она могла обратиться за личным или политическим советом. Другой путь он освободил для своего молодого секретаря – Станислава Понятовского.

Екатерина находила Хэнбери-Уильямса интересным и умудренным опытом человеком. Когда она узнала, что он приехал для того, чтобы повторно заключить союз между Россией и Англией против Пруссии, ее восхищение лишь усилилось. Посол, в свою очередь, знал о дружеских отношениях Екатерины с Бестужевым, и поэтому она могла стать ценной союзницей. Они подружились. Когда на балу сэр Чарльз высказал комплимент по поводу ее платья, Екатерина заказала точно такое же для его дочери, леди Эссекс. Екатерина стала писать ему письма и рассказывать о своей жизни. Подобные отношения с человеком, который был значительно старше ее, чей ум и утонченность вызывали у нее уважение, напоминали ей юношескую дружбу с графом Гилленборгом, для которого она написала «Портрет философа в пятнадцать лет». В своих длинных посланиях, которыми они обменивались, Екатерина совершенно игнорировала тот факт, что великая княгиня поступала очень неосмотрительно, вступив в личную переписку с иностранным послом.

Обмен письмами был для Хэнбери-Уильямса не единственным способом оказать влияние на Екатерину. Он узнал о постигших ее финансовых затруднениях. Ее собственные долги добавились к долгам, оставшимся после ее матери. Екатерина легко тратила деньги: на одежду, развлечения и на друзей. Она поняла, какою властью обладали деньги, когда требовалось убедить кого-то или заручиться чьей-либо верностью. Она никогда не опускалась до прямого подкупа, ее щедрость, казалось, была продиктована желанием сделать приятное и окружить себя счастливыми, улыбающимися лицами. Когда Хэнбери-Уильямс предложил финансовую помощь, используя средства из британской казны, она приняла ее. Какую именно сумму Екатерина взяла у него взаймы, неизвестно, но она была значительной. Правительство предоставило Хэнбери-Уильямсу карт-бланш, и для Екатерины открыли кредит при содействии английского консула в Санкт-Петербурге и банкира барона Уолффа. На двух расписках, подписанных великой княгиней, стояли даты: 21 июля и 11 ноября 1756 года, а общая сумма была равна пятидесяти тысячам рублей. Заем, сделанный 21 июля, не был первым, в своем прошении Екатерина писала Уолффу: «Я испытывала некоторые колебания прежде, чем обратиться к вам снова».

Екатерина знала, что, принимая деньги от английского посла, она подвергает себя риску, но ей также было известно, что подобную игру вели почти все российские придворные. И хотя великая княгиня и позволяла подкупать себя, чтобы сделать приятное другим, на самом деле она лишь поддалась всеобщей коррумпированности, свойственной в то время всем политикам и членам правительства в каждом из государств Европы. Деньги покупали дружбу, преданности и выгодные договора. В Санкт-Петербурге все были подвержены коррупции, включая саму императрицу. Когда Хэнбери-Уильямс предпринял попытку заключить с императрицей новый англо-российский договор, он сообщил в Лондон, что Елизавета приступила к строительству двух дворцов, однако не имела достаточных средств, чтобы завершить его. Этот договор гарантировал России ежегодные выплаты в размере ста тысяч фунтов, но сэр Чарльз считал, что дополнительные вложения в личный кошелек Елизаветы