Никакой медицинской помощи Северову толком оказать не успели, наспех зашили раны, перевязали и повезли на аэродром базы Чанаккале. Платонов остался на эскадре, раненых или кого-то другого «Ли-2», переименованный наконец из «ПС-84», тоже не взял. Летели только Олег и целых семь человек во главе с важным капитаном 3-го ранга, который по прибытии в Севастополь привел полковника в небольшую комнату и удалился, сказав только, что Северов вызван в Москву для объяснений. Олега уже совсем развезло, поэтому он попросил только позвать медиков и задремал, сидя на стуле.

Погода была, похоже, нелетная: снег с дождем, порывистый ветер, низкая облачность, поэтому вылет задерживался, но перевязку Северову никто не сделал. Даже чаю не предложили, поганцы. Полковник хотел поругаться, но накатила сильная слабость, начинало познабливать, так что он улегся на диван и заснул. Когда разбудил все тот же кап-три, состояние стало еще хуже, по всему, начиналась лихорадка. Сопровождающие смотрели неласково, но Олег решил до Москвы ни о чем не спрашивать, вряд ли хомяк (так он мысленно прозвал капитана) мог что-то пояснить.

В Москве привезли в гостиницу, на вопрос о том, что дальше, капитан просто козырнул и ушел. «Ли-2» был старый, дуло в нем немилосердно, поэтому и без того лихорадящий Северов чувствовал себя совсем скверно. Вскоре сопровождающий появился снова, принес новую форму, прежняя была рваная, закопченная и запачканная кровью. Пришедший с ним офицер НКВД разглядывал Олега с удивлением, но ничего не сказал, только бросил на моряка красноречивый взгляд. В ответ тот так же молча пожал плечами.

«Ну, скоро все выяснится, – подумал летчик. – По крайней мере, предъявят хоть что-нибудь».

Привезли в Кремль. Поскребышев посмотрел, подняв бровь, покачал головой, но ничего не сказал, только вдруг ободряюще улыбнулся. В кабинет к Сталину провели почти сразу, и Северов увидел, что там находятся Берия, Кузнецов, Жуков, Мехлис, Октябрьский и Василевский. Помимо неловко сидящей формы ясно было видно, что у Олега лихорадка от ран, запали глаза, заострились черты лица.

– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!

Сталин некоторое время молча разглядывал Северова, но выражение его лица стало таким, что Октябрьский поерзал на стуле и втянул голову в плечи.

– Здравствуйте, товарищ Северов! – наконец сказал Иосиф Виссарионович. – Скажите, когда вы ели последний раз?

– Два дня назад, перед боем.

– Вам была оказана медицинская помощь?

– Перевязали на «Смоленске», больше ничего не делали.

– Я вижу, что вы плохо себя чувствуете, поэтому мы отложим наш разговор. Сейчас вас отвезут в госпиталь.

– Я готов работать, товарищ Сталин! Все не так плохо.

Сталин сделал отрицательный жест и отпустил Северова. Выходя из кабинета, Олег услышал, как Жуков, сидевший молча, но сжимавший кулаки, что-то тихо рыкнул Октябрьскому.

Когда Северов вышел, Сталин повернулся к столу, за которым сидели остальные:

– Как вам могло прийти в голову доставить товарища Северова в таком виде?

Октябрьский дернулся, но справился с собой:

– Я получил приказ доставить Северова в Москву, но, видимо, неправильно его понял. Я также должен заявить о катастрофических потерях авиагруппы «Смоленска» и его повреждениях, фактически авианосец небоеспособен! Надо разобраться, что это, вредительство или некомпетентность. Только героические действия Черноморского флота…

– Ты что несешь, Филипп Сергеевич!? – не выдержал Кузнецов. – Извините, товарищ Сталин, я этот бред спокойно слушать не могу!

Мехлис с желчью произнес:

– У гражданина Северова явно просматриваются бонапартистские замашки! Он представился итальянцам как адмирал!

Кузнецов собирался ответить, но устраивать свару в этом кабинете было неприлично, и он смолчал. Жуков вздохнул, но ничего не сказал, хотя было видно, что ему тоже очень хотелось.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Жуков? – заметил его движение Сталин.

– Я лучше промолчу, – буркнул маршал. – При вас не буду.

– А как вы думаете, товарищи, – спросил Василевский, – если бы Северов назвался полковником, итальянцы стали бы с ним разговаривать? Все он правильно сделал! А результат просто удивительный, все новейшие линкоры итальянского флота у нас!

– Но уникальный корабль, каким является «Смоленск», небоеспособен! – выкрикнул Октябрьский. – Он нуждается в серьезном ремонте!

– А кто вам дал право осуждать действия представителя Ставки? – Сталин говорил тихо и размеренно, его состояние выдавал только обострившийся акцент.

Командующий Черноморским флотом еще сильнее втянул голову в плечи и пробормотал:

– Я же хотел как лучше, я просто неверно понял приказ.

– А получилось как всегда! – хмыкнул Жуков.

Сталин жестом прекратил начинавшуюся дискуссию и сказал адмиралу:

– Идите и подумайте о своих ошибках!

А когда Октябрьский вышел, возмущенно сказал:

– Черт знает что! Лаврентий, займись этим делом!

Через пару минут после выхода из кабинета к Северову подошел майор НКВД и попросил следовать за ним, пояснив, что они сейчас проедут в госпиталь. Майор, видимо, подумал, что надо сказать, куда они направляются, чтобы человек не волновался. Черная «эмка» везла их куда-то на север, по крайней мере Олегу так показалось. В Москве и пригородах он ориентировался неважно, но, похоже, это было медицинское учреждение, расположенное в лесном массиве, который позже стал парком Лосиный остров. Госпиталь был небольшим и, видимо, предназначенным для высшего офицерского состава. Майор передал Олега медицинскому персоналу, вежливо попрощался и уехал. Северов видел, что тот несколько озадачен тем, что привез совсем молодого человека в генеральский госпиталь, но дисциплинированно спрашивать ничего не стал. Повязки, естественно, присохли. Когда их отмачивали и потихоньку отрывали, Олег не издал ни звука, а вот перевязывавшие его два пожилых врача через некоторое время дали волю чувствам, матеря коновалов, которые не догадались наложить мазь, если не было возможности вовремя перевязываться. Объяснять Олег ничего не стал, просто сказал, что особо с ним можно не церемониться и отдирать повязки поэнергичнее. Ему просто хотелось побыстрее прилечь, снова накатила сильная слабость, судя по ощущениям, сильно поднялась температура. Наконец повязки были сняты, но то, что открылось взгляду хирургов, им не понравилось, и Северов попал на операционный стол. Дальнейшее он помнил плохо, главными были два ощущения – боль и слабость. В его воспаленном сознании то мелькали какие-то сюрреалистические картины в стиле Сальвадора Дали, то являлись образы друзей и знакомых, живых и тех, кто уже давно погиб. Явилась Настя Галанина, говорила, что в новом мире она тоже работает пилотом, но возит пассажиров, потому что войны здесь нет. Рассказала, что встретила хорошего мужчину, который согласился усыновить ее ребенка, мальчика, она назвала его Олегом в честь отца. Сказала, что понимает, больше они никогда не увидятся. По ее щекам катились слезы, она погладила Северова по лицу своими нежными руками и ушла в светящийся круг. Явился отец, смотрел сурово, качал головой, сказал, что верит – его сына так просто не возьмешь. За него и мать просил не беспокоиться, у них все нормально, по Олегу, конечно, скучают, но ничего не поделаешь. Он ушел, но явился Булочкин, почему-то в генеральской форме, обещал кое-кому из мокрошлепов прощупать печень за такие дела, сказал, что в корпусе полный порядок. Потом его образ стал расплываться, появился какой-то бледный водоворот, и через некоторое время Северов понял, что видит над собой потолок, который почему-то вращается, правда, все медленнее и медленнее. Наконец вращение прекратилось, звон в ушах стал стихать. Не без труда повернув голову, летчик увидел незашторенное окно, за которым низко стоящее солнце освещало сосны в богатых снежных шапках. То ли утро, то ли вечер. Заметив его движение, к кровати подошла женщина, медсестра или санитарка, еще одна бросилась из палаты. Зверски хотелось пить, во рту как ОМОН ночевал, но ничего попросить Олег не успел, женщина поднесла к его рту поильник с прохладной вкуснейшей водой. Впрочем, долго блаженствовать Северову не пришлось, вторая женщина ходила за врачом. Тот внимательно посмотрел на Олега, потрогал его повязки и спросил: