Когда все подарки оказались распакованы, я пожелала им спокойной ночи. Закрывая за собой дверь, я уже слышала, как они разговаривают на повышенных тонах. На сей раз ссора длилась недолго. Грохнула одна дверь, потом другая. Пока я чистила зубы, в трубах зашумела вода: подо мной наполняли ванну. Сплюнув в раковину и прополоскав рот, я без всяких размышлений сняла половицу.

Питер, опираясь ладонями о края раковины, минуту-другую изучал себя в зеркале, которое недавно принес из музея. Я оторвалась от окуляра, когда он стал расстегивать рубашку, а потом снова наклонилась к трубке и увидела, как он идет к двери ванной, придерживает ручку, словно стараясь не издавать звуков, и осторожно поворачивает ключ в замке. Вернувшись к зеркалу, он встал к нему боком, втянув живот и положив на него руку, а затем с улыбкой вскинул обе руки, принимая позу чемпиона. Он снял остатки одежды. Мне следовало отвернуться, но я не стала. Я продолжала смотреть. Я видела, как он опускается в ванну.

Я могла разглядеть волосы у него на груди, пенис, покачивающийся в воде, колени, торчащие над ее поверхностью. Оглянувшись через плечо на дверь, словно чтобы удостовериться, что она действительно заперта, он закрыл глаза, и его рука скользнула вниз. Мне и тогда следовало отвернуться, но я не стала, я не могла. Я думала о том, что рассказала мне Кара в лесу за обелиском: что у Питера с ней не получается эрекция. Его кисть двигалась, и я изучала его милое лицо, его чуть приоткрытый рот, его полные губы. Он не спешил, но я все смотрела не отрываясь. Я видела, как его движения ускоряются, как морщится его лоб, как его ступни бьются о край ванны. И в этот самый момент, когда это уже вот-вот должно было случиться, когда я сама видела, что это вот-вот случится, в это мгновение, когда я смотрела на его лицо, глаза его вдруг распахнулись, и он поглядел на центральную точку потолка, вверх, на меня, глядящую вниз на него. Я была уверена: каким-то образом он знает, что я там. Я не сомневалась: он сообщает мне единственным возможным для себя способом, что со мной у него будет по-другому. И я поняла, что он любит меня и что он знает: я тоже его люблю.

* * *

В ту ночь я, лежа в постели, представляла себе Питера, Кару и Финна в глубине моря. Я видела, как их спокойно несет морское течение. Апельсины, которые Кара перед отплытием купила в бакалее, безмятежно проследовали мимо, слегка подскакивая, как шары жонглера. Страницы «Пути женщины» лениво перелистывались в волнах. У жестянки с мукой соскочила крышка, выскользнула черно-белая фотография толстушки, жены Питера, и, покачиваясь, стала опускаться на дно, и лицо на снимке постепенно темнело. А затем среди всего этого я увидела корову: огромная и белая, она прыгала, лягаясь задними ногами, но выходило словно в замедленном кино. Ее рот был открыт в долгом неслышном мычании, и хвост задран, точно ее выпустили на пастбище после зимнего заточения. Я заставила их двигаться – Питера, Кару и Финна, выстроила в вертикальную цепочку, где ребенок оказался ближе всего к поверхности, а Питер в самом низу. Я обхватила Финна за лодыжку, и он замахал своими пухлыми ручками. Я заработала ногами, словно крутила педали велосипеда, и Питер, постепенно уменьшаясь, скрылся где-то подо мной, а корова и апельсины растворились в сумраке. Я выпустила младенца и, подняв взгляд, увидела сквозь голубые слои воды, как он возносится вверх, к свету.

* * *

Выходные прошли, но мы даже не заметили, что это выходные. Мы ели, мы пили, мы курили. Все остальное время мы торчали в музее и рылись там в вещах, словно на собственном чердаке, куда не заглядывали двадцать лет. Случайно обнаружив пачку веленевой бумаги для письма и конверты с вытисненным на них гербом Линтонса (три апельсина на щите), я утащила все это к себе. Потом мы нашли чайный сервиз и небольшой комод.

В коробке с надписью Images d’Épinal[31] Кара нашла пятьдесят неразрезанных картонных листов для моделирования, к которым не притрагивалась рука ребенка. Она вытащила коробку наружу, к портику оранжереи. Картинки изображали знаменитые итальянские здания: собор Святого Петра, Пизанскую башню, Колизей, палаццо Питти. Картон пожелтел, краски выцвели, но она все равно вырезала каждый кусочек, согнула все выступы, склеила фрагменты друг с другом. Работала она неаккуратно, края получились неровные, зазубренные. В наборе имелись двухмерные фигурки людей, чтобы помещать их рядом со строениями: толстый священник с обращенным ввысь взором и сложенными за спиной руками, мать с двумя детьми, одинокая женщина в длинном платье. И все они улыбались. Иногда неосторожные ножницы Кары отстригали кому-нибудь голову или ноги. Она увлеченно занималась этим не меньше двух дней, и вскоре ступеньки оранжереи от дверей до цветника превратились в маленькую Италию, полную трехмерных картонных строеньиц.

В один из вечеров, выпив больше обычного, мы решили, что чучело гризли имеет смысл перенести в дом, но не сумели дотащить его дальше библиотеки. Мы заставили его плясать вокруг полок, и нам казалось, что это дико смешно. Утром я застала его лежащим ничком, мордой в выдранные книжные страницы. Обе передние лапы кто-то вырвал из туловища. Я не могла поверить, что кто-то из нас способен на такое кощунство. От этого нелепого вида искалеченного медведя у меня даже слезы выступили. Я села на ступеньки под главным портиком и написала мистеру Либерману, сообщив, что мы нашли в потайной комнате некоторые предметы, которые ему принадлежат. Потом я вспомнила про вино из линтонсских погребов, которое я пила, и про кушанья, которые я ела и которые, как я отлично знала, куплены благодаря тому, что Питер продает кое-какие вещи из музея. Я подумала про обед с бифштексами, которым он меня угощал, и про бумагу, на которой я строчу само это письмо. Я вынула золотой портсигар из кармана халата и перечитала надпись – как и всякий раз, когда его открывала. Закурив, я поднесла спичку к своему посланию и подожгла его.

– Добрый день…

Я услышала чей-то голос, доносящийся с каретного круга, и, когда подошла посмотреть, кто это, увидела, как Виктор толкает свой велосипед по гравию, поросшему травой.

– Так много выбоин, к тому же все время в горку, – пожаловался он.

Он вспотел, и из-под его высокого воротничка ползла ярко-красная сыпь.

– Добрый день. – Я не ожидала его тут увидеть.

– Я решил поймать вас на слове и воспользоваться вашим приглашением, раз уж вы так долго не посещали меня.

– Разве? Какой сегодня день недели?

– Понедельник.

– Я что же, пропустила два воскресенья?

– Видели бы вы график посещаемости моих проповедей. С каждой неделей опускается все ниже.

Но я его не слушала. Я думала о том, как бы мне устроить так, чтобы не водить его наверх, где он обязательно увидит мебель и все прочее, что мы натащили из музея. И как мне его не пустить в библиотеку, где на полу по-прежнему лежит медведь. По счастливой случайности я успела закрыть двери и жалюзи на окнах, выходящих на портик, так что мне самой не придется лишний раз созерцать бедное создание.