– А во что ты, черт побери, тогда веришь? Ни во что! Бездушный сухарь. – Сжав губы, Кара посмотрела вдаль, через поля.

Питер спустился вниз, обнял меня одной рукой, прижал.

– Вы слишком устали. Наверное, совершенно вымотались.

Я бы с радостью прислонилась к нему, заставив исчезнуть Кару с ее недовольной физиономией.

– Но я это слышала, – заметила я.

– Видишь? – произнесла Кара, не в силах противиться искушению обернуться.

– Я уверен, что это вода шумела в трубах, – снова возразил Питер.

– Там что-то было. За панелью под ванной.

– Но когда вы меня попросили проверить в комнате рядом с вашей, в конце коридора, там ничего не было. Правда ведь?

Он обнял меня крепче – словно успокаивал ребенка.

– Что-то стонало под ванной.

– Ну ладно. Может, туда попало какое-то животное. Может, мне подняться и снять эту панель? Что мне понадобится – отвертка?

– Я уже пыталась.

– Ничего ты там не найдешь. – Кара по-прежнему дулась. – Это так не делается. – Она забрала у него свою кружку.

– Поглядеть не помешает.

Он говорил спокойно, но я видела и чувствовала, что он весь напрягся.

Кара что-то прокричала по-итальянски. Казалось, в каждом ее слове – колючка.

– Это неправда, – ответил он ей, но убрал руку, обнимавшую меня.

Я подумала: может, перед моим приходом они опять спорили насчет портсигара или письменного стола?

Она замахала руками, еще что-то прокричала, остатки ее кофе выплеснулись на камень, сделав его темнее. Мы молча наблюдали, как она сердится, и тут Питер вынул из заднего кармана бумажник, и я увидела, что тот прямо разбух от денег. Он отсчитал четыре фунтовые бумажки и протянул их Каре, так что ей пришлось спуститься за ними по ступенькам. Она выхватила купюры и удалилась. Я хотела побыть наедине с Питером, но при этом мне хотелось, чтобы и Кара осталась – чтобы она меня убедила, что я не схожу с ума. Может быть, Питер разглядел в моем лице беспокойство, потому что он заметил:

– Не волнуйтесь. Она съездит в город, купит еды. Успокоится к тому времени, как вернется.

– Думаете, это ничего, что она поехала одна?

– Откровенно говоря, мне все равно.

Я вынула тот самый портсигар, и Питер зажег нам две сигареты.

За эти двадцать лет я научилась настороженно относиться к людям и их рассказам. Очень полезный навык для узника. Тут часто слышишь: «Я этого не делала». Но в более юном возрасте я верила всему, что мне говорят. «Ты слишком доверчивая, слишком внушаемая, – предупреждала мать. – Совсем как твой отец». Она явно стремилась задеть, обидеть меня этими словами, но они всегда переносили меня в то лето, когда мне было восемь или девять, – в общем, когда мы еще жили в доме на Лэнсдаун-роуд в Ноттинг-Хилле. Возможно, в тот день мать тоже там была, но я ее не помню, я помню только отца, в общем саду на задах нашего дома. Я вынесла кукольный чайный сервиз на газон, расставила крошечные тарелочки, чашечки, блюдечки, и мы – отец, мои куклы и я – устроили пикник. Он как раз вкушал кусок воображаемого бисквита «Виктория», когда раздался мужской голос: «Что это ты делаешь? Я спрашиваю: что это ты делаешь?» – повторялось снова и снова.

Сначала мы подумали, что нас кто-то разыгрывает, прячась в кустах на краю сада и перебегая от одного места к другому. Потом мы услышали, как засмеялась женщина и принялась с придыханием произносить: «О боже, о боже!» Отец велел мне побыстрее собрать все чайные принадлежности, не отвечая на мои вопросы о том, что тут творится, и, бормоча себе под нос, что не худо бы позвать полисмена, – как вдруг он заметил на дереве птицу, черную, с желтым клювом и с белым пятном на виске. В конце концов мы поймали ее – индийскую майну – в картонную коробку и вернули пожилой даме, которая жила в доме за углом. Она дала мне полкроны, а отцу – рюмку шерри.

Мать обычно продолжала эту свою тираду так: «Никто не говорит то, что думает на самом деле. Тебе следует научиться читать между строк, а то все скажут, что ты дурочка. Ты разве хочешь быть дурочкой, Фрэнсис?» Но мир – куда более приятное место, когда считаешь, что все говорят правду. Ни у кого нет тайных планов и скрытых мотивов, никто не лжет ради драматического эффекта.

Но тогда я этого не понимала. Только на суде я осознала то, что она имела в виду – что двуличие даст мне то, чего я хочу, пусть даже я хочу того, чего никто от меня не ожидает. Я узнала от парикастых, что закон не ищет истину, что главное тут – кто сумеет рассказать более убедительную историю. Эту игру нужно освоить побыстрее, если хочешь победить, – даже если всем остальным кажется, что ты уже проиграла.

– Вы можете объяснить суду, что это такое? – спросил один из парикастых.

Судебный пристав передал мне портсигар, и я вертела его в руках, вспоминая, как Энн Бантинг снова и снова переворачивала библиотечную книгу. Такая знакомая вещь, предмет любви. Мне хотелось незаметно сунуть ее в карман, но суд внимательно следил за мной.

Позже, когда я подала начальнику тюрьмы официальное прошение о том, чтобы мне вернули портсигар, и оно было удовлетворено, я даже расплакалась. Я не ожидала, что увижу его снова.

* * *

Кара оказалась права: мы ничего не нашли под ванной. Ни следов на пыли, ни дохлых животных. Даже запах пропал. Я чувствовала себя идиоткой, но все-таки не хотела оставаться на чердаке в одиночестве. Я последовала за Питером вниз, он пошел в музей, чтобы обследовать свернутые рулоном холсты, которые недавно обнаружил. А я заявила, что пойду прогуляться, но вместо этого отправилась в их комнаты в поисках какой-нибудь еды. Найденные горбушка хлеба и остатки пачки масла напомнили мне ту еду, которой я питалась, когда только тут появилась. Масло уже начинало портиться, но я была голодна и слопала все это, пока Кара или Питер не вернулись. Как я была благодарна, когда Кара впервые пригласила меня поесть вместе с ними, но теперь, запихивая в рот объедки с их кухни, я вдруг подумала о ее расчетливости и контроле: Кара может проявлять щедрость, когда это ее устраивает, а когда не устраивает – не проявлять.

Я подошла к проигрывателю и поставила Bookends. Всякий раз, собираясь вместе в этой гостиной, мы снова и снова слушали все три пластинки, которые привез Питер, поэтому, что бы мы ни делали: ели, разговаривали, смеялись, – фоном всегда шла музыка, и в конце концов слова этих песен проникли в мои сны, и я просыпалась, мыча мелодии. Мне показалось странным, что я вот тут, в этой комнате, с этой музыкой, но без Кары и без Питера. Я испытывала стыд, словно подсматривала за их жизнью, и этот стыд оказался еще более жгучим, чем когда я наблюдала за ними через дырку в потолке их ванной. Я села на кушетку, потом легла.

Меня разбудил приход Кары, которая принесла продукты. Она поставила иглу на начало пластинки, и я, не вставая, наблюдала, как она покачивается в такт музыке, распаковывая покупки, напевая про «Пироги миссис Вагнер»[32]. Она не стала меня спрашивать, нашел ли Питер что-нибудь под ванной. Она купила целого лосося, два фунта мелкой розовой картошки, пакет сахара и полдюжины яиц. Она брала каждый сверток в руки и показывала мне. И она снова казалась довольной – пока делала майонез, который, по ее словам, куда приятней, чем сливочная заправка для салата.