Рублев, которому Кутузов надоел в тот самый момент, как он его увидел, коротким ударом заставил его замолчать и схватиться за разбитый нос. Из единственного глаза Кутузова скатилась одинокая непроизвольная слеза. Пока бандит пытался осмыслить происшедшее, Рублев уже уселся на сиденье рядом с ним и с лязгом захлопнул дверцу, едва не оторвав ручку.

– Ты чего делаешь, козел? – невнятно спросил Кутузов сквозь прижатую к носу ладонь, глядя на Рублева бешеным глазом. – Жить надоело?

– Говори, говори, – благодушно разрешил Борис Иванович, поудобнее размещаясь на сиденье лицом к Кутузову. – Это хорошо, что ты не глухонемой. Разговор у нас будет долгий.

Единственный глаз Кутузова испуганно расширился.

Стоя на тротуаре, Рублев казался обыкновенным, скромно одетым обывателем, хотя и очень высоким. Теперь, в тесноватой кабине автомобиля, которую он почти целиком заполнил своим телом, он выглядел ненормально огромным, как сказочный великан, и почти таким же свирепым. Кроме того, Кутузов вдруг с предельной ясностью понял, кто это: Кудинов наверняка раскололся и звонил скорее всего под диктовку этого вот громилы.

Одноглазый бандит рывком распахнул дверцу и попытался выскочить из машины, но рука Комбата сгребла его за воротник и втянула обратно так резко, что дверца, которую он не успел выпустить, с лязгом захлопнулась за ним.

– Ты куда собрался? – спросил его Комбат, не очень больно, но весьма обидно наподдав по шее.

Кутузов зарычал и выхватил из-под приборной доски укрепленный в тайнике с помощью клейкой ленты пистолет. Комбат отобрал у него пистолет и несильно ударил по зубам.

– Ты же подохнешь, сука, – прохрипел Кутузов, на губах которого вздувались" и лопались кровавые пузыри. – Ты хоть знаешь, на кого наезжаешь, животное?

– Да какая мне разница, – пожал плечами Рублев, пряча пистолет в карман. – Или мы с тобой расстанемся друзьями, или я тебя просто раздавлю, как мокрицу. В любом случае ты про меня никому ничего не расскажешь.

– Убью паскуду! – зарычал Кутузов и попытался протаранить живот Комбата головой.

Голова его моментально оказалась у Рублева под мышкой, и рука, кольцом охватывавшая его шею, сжалась так, что, казалось, еще немного, и голова отскочит в сторону с хлопком, как вылетевшая из бутылочного горлышка пробка.

– Пус-ти, коз-зел, – с трудом выдавил из себя Кутузов.

Рука на его шее сжалась еще сильнее, и ему показалось, что он услышал, как похрустывают, смещаясь, шейные позвонки и кости черепа. Давление внутри головы поднялось до критической отметки, и единственный уцелевший глаз Кутузова опасно выпучился, грозя просто выскочить из глазницы. Он где-то слышал, что такое иногда случается, если сильно ударить человека по голове, но никогда в это не верил. Теперь он был готов поверить во что угодно, даже в то, что его, хозяина жизни, человека, перед которым трепетали многие из тех, кто в свою очередь считал себя не последними людьми, могли вот так запросто, среди бела дня задушить голыми руками в его собственной машине.

Круг его представлений о том, что может с ним произойти, расширился еще больше, когда губ его коснулся холодный, пахнущий оружейным маслом ствол его собственного пистолета. Ствол шевельнулся, раздвигая разбитые губы. Кутузов понял, что сейчас произойдет, и инстинктивно стиснул зубы.

– Как хочешь, – сказал Комбат и коротким тычком вогнал ствол пистолета в рот своему пленнику вместе с осколками хрустнувших зубов.

Кутузов коротко заорал. Настоящего крика не получилось. Толстый цилиндр пистолетного ствола глушил рвущийся наружу вопль, превращая его в задушенное мычание, какое издает больной, отвечая на вопрос дантиста в то время, как врач ковыряется у него во рту.

На ум ему немедленно пришла еще одна аналогия: похоже мычали Хряковы шкуры, обсасывая клиента, как леденец на палочке…

Его мысли прервал щелчок взводимого курка. Кутузов забился, молотя руками и ногами куда попало и не переставая нечленораздельно мычать. Один из сломанных зубов на вдохе попал ему в дыхательное горло, и он закашлялся, содрогаясь так, что чуть не проглотил пистолет. Черная повязка свалилась на пол кабины, обнажив пустую глазницу, прикрытую изуродованным веком. Глазницу пересекал старый ножевой шрам. Кутузов потерял правый глаз еще на заре туманной юности во время тривиальной драки "двор на двор". Именно тогда к нему и пристала его кличка.

В эти короткие мгновения он не вспоминал детство и юность. У него были все основания предполагать, что через секунду-другую его мозги украсят собой потолок его "Хаммера", если, конечно, у напавшего на него психа не было других намерений, и в этой ситуации вспоминать, как ты в десятилетнем возрасте обмочился среди бела дня, обожравшись мороженым, опившись лимонадом и не успев добежать до туалета, было бы смешно.

Как только щелкнул курок, Кутузов все взвесил, сделал выбор и решил отвечать на все вопросы с предельной откровенностью. Сейчас он мечтал лишь об одном – чтобы эти вопросы были ему заданы.

Комбат отлично понимал, с кем имеет дело. Этот одноглазый был опаснее ядовитой змеи и, получив время на раздумья, мог принять не то решение. Поэтому он не стал задавать вопросов, а лишь усилил нажим на шею Кутузова и, поглубже пропихнув пистолет тому в глотку, прорычал:

– Ты убил моего друга, сука! Французов! Его звали Юрий Французов! Знай, за что подыхаешь, козел!

Кутузов судорожно задергался, мыча изо всех сил.

Сам того не замечая, он обмочился, по щекам текли слезы, смешиваясь с кровью. Он хотел говорить, он мечтал говорить, но ужаснее всего было то, что говорить он был не в состоянии – ему мешал пистолет.

– Что? – спросил его мучитель, и пистолет убрался, но не до конца – испачканный слюной и кровью ствол теперь уперся в верхнюю губу Кутузова, прямо под носом. Кутузов попытался что-то сказать, но вместо этого его вдруг вырвало. Рвота имела отвратительный Привкус машинного масла – привкус смерти.

– Ах ты, мразь, – брезгливо скривился Комбат, глядя на свои испорченные брюки. – Я тебя за это пришью, ты понял?

– Не надо, – с трудом двигая разбитыми губами, шепеляво произнес Кутузов. Теперь он понимал, каково было убитому по его приказу Прудникову, когда Французов взял его в оборот. У того тоже была разбита физиономия и выбиты зубы, если верить тому, что рассказали Кутузову его люди. Даже заложивший его Кудинов вызывал теперь у него если не сочувствие, то полное понимание: трудно не расколоться, когда тебя допрашивают вот так.. – Не убивай, не надо. Я скажу…

– Что ты можешь сказать, мешок с дерьмом? – спросил Рублев, и пистолет сильнее вдавился в верхнюю губу Кутузова, заставив того по-бабьи вскрикнуть от боли. – Раньше надо было говорить, и не здесь, а в милиции. На кой хрен мне твои разговоры?