Он открывает письма Marie. Перечитывает чудные, совершенные строки стихов. Лэ о боярышнике… Он цвел совсем недавно. Здесь, в аллеях университетского райского сада. В его душе. Любовь… Что же, это и есть любовь? Вот она какова… И что теперь с этим делать?

Он смотрит на телефон, все еще зажатый в ладони. Конечно, это он – Мергень. Странная фамилия. Нет, что же делать? Притвориться, что ничего не знает? Жить и врать? Так, как делают все они? И мать… Слезы снова обожгли и наконец полились по щекам. И опять стало холодно.

Мергень… Он вскочил, чуть не уронив и ноутбук, и мобильник, бросился к полке со словарями. Рванулся, будто от этого зависит его жизнь. Вот, у Даля нашел. «Мергень (сиб.) – охотник».

Так вот оно что. Вот его настоящее имя – Охотник… Что ж, так и есть. Но как защитить ее? Фокси, бедная… Какой негодяй! Обманывает всех. А она спит. Доверчиво спит, пока он, охотник, рыщет в поисках новых жертв…

Саша чувствовал, что в голове у него помутилось, что ни оставаться дома, ни работать невозможно. А уж спать…

И он снова упрямо нажал клавишу «Вызов». «Вызов», – читал он на экране снова и снова. – «Вызов»!

И тут в трубке раздался голос – да, вполне знакомый. Вполне будничный. Разве что легкая досада звучала в этом голосе – спокойном и низком. Уверенном.

Голос чуть дрогнул, только когда Саша сказал: «Немедленно».

– Что? – не выдержал Александр Мергень, когда они подошли друг к другу шагов на десять, медленно сходясь в стеклянной трубе моста метро, каждый из своего поезда. – Где она? Что с ней?

– Спит. Она дома и спит. Она ничего не знает.

Он помолчал. Указал рукой на скамью.

– Нет, – сказал Саша. – Сидеть я рядом с вами не буду. Выйдем отсюда.

Мужчина пожал плечами и направился к выходу – к тому берегу, где в высотке МГУ, в «Зоне К», на узком старинном диване предков своего мужа спала жещина, о которой вот уже полгода он не забывал ни на минуту. Хотел забыть – и не мог.

Они спустились в цветущий ночной парк. Соловьи уже не пели – гнезда были полны птенцов, а июльские рассветы наступают быстро.

Мужчина и юноша пошли вдоль реки, держась друг от друга поодаль.

– Ну, и что вы теперь собираетесь делать? – спросил наконец Саша.

– Теперь?

– Вы хотите узнать, что мне известно? Так я вам скажу. Мне известно ваше настоящее имя. Охотник. И ее – Фокси. Лисичка.

– Это она тебе рассказала?

– Нет. Но вас это не касается.

– Это тебя касается. В первую очередь тебя. Значит, она не стирала эсэмэски.

– Нет. По-моему, она этого и не умеет. В отличие от вас. Она вообще многого не умеет. Такого… Необходимого.

– И значит, – продолжал мужчина упрямо, не обращая внимания на мальчишку, – ни на вызов в его голосе, ни на слова, – значит, ты прочитал ее почту в мобильнике без ее ведома?

– Да. Но…

– Тебе известно, что читать чужие письма бесчестно?

– А обманывать сразу двух женщин, одна из которых моя мать, – честно?

– Ты не можешь судить, кто тут кого обманывает. Главное, не обманывай сам себя. Ты совершил бесчестный поступок. Зачем ты меня вызвал из дому? Чтобы рассказать об этом?

– Чтобы защитить от вас свою мать. Свою семью.

– Ты так уверен, что защищаешь ее? Она тебя об этом просила? Она сама тебе хоть слово сказала о том, что между нами происходит? Произошло? О том, что нас связывает двадцать лет дружбы?

– Дружбы? Что-то я за последние восемнадцать никакой дружбы не заметил.

– Ты заботишься о себе. Не о ней. О своем благополучии. О том, чтобы она больше ни на кого от тебя не отвлекалась. А ты задумался, как она жила все эти годы?

– Она была спокойна. Ровна, весела и спокойна. А сейчас… – И Саша вдруг легко, без усилий, вспомнил странные последние месяцы: так вот оно что… вот что так изменилось… вот что все так изменило… – А сейчас она то смеется, то плачет. И плачет чаще. Я боюсь за нее.

– За себя ты боишься. Дай ей право любить. Не лишай ее жизни.

– А вы? Вы любите ее? Вы понимаете, что если нет, то она погибнет?

– Не надо драматизировать. Это у тебя подростковое. Ничего, я не обиделся. Да, я ее люблю.

– И что вы собираетесь делать дальше?

Они шли в темноте. Белые облака фонарей выхватывали из тьмы черные листья, и те колыхались на легком полночном ветерке, словно пиратские флаги расправлялись на реях.

– Не знаю, – сказал мужчина. – Как само сложится, так и сложится. Я не могу загадывать…

– Не можете загадывать? А что тут гадать? Разве это не от вас зависит?

– Пойми, многое не в наших силах. Да, мы любим друг друга. Да, мы сделали ошибку – каждый свою, и даже не одну – каждый свои. Но одну – главную. Общую, на двоих. Что об этом говорить. Но разве ты – не результат этой ошибки? И вообще, разве кому-нибудь удавалось прожить непрожитую жизнь? Поздно.

– Ну что ж, мне ясно. Она вас любит. А вы ее – нет. Вот и все.

– Ты ничего так и не понял…

– Да будет вам. Понял. И вы это знаете. Знаете, что я прав. Хорошо, что я прочитал эти эсэмэски. Я сначала хотел сказать – берегите ее. А теперь скажу – оставьте. Я ее сам сберегу – куда вам! Вы трус. И слабак. Мать жаль – опять ошиблась. В последний раз, наверное.

– Не смей… Нет… Я… Я не сержусь на тебя. Но спорить с тобой не собираюсь. Ты эгоист… Используешь ее, боишься, что перестанешь быть центром вселенной. Посмотри правде в глаза.

– А вы – сможете посмотреть в глаза? Не то что самой правде – хотя бы вашей жене? А матери моей? Или уже научились?

– Не стоит говорить грубости. Мне жаль, что ты совершил поступок, который разрушил отношения между нами. Мне… ты мне нравился. Из тебя выйдет толк, кто бы тебя ни учил. Я для этого, как видишь, больше не гожусь. Мне такие ученики не нужны.

– А мне – такие учителя. Взаимно, что называется. Обещайте мне, что вы оставите ее в покое.

– И не подумаю. Ничего я тебе не обещаю. Это ты мне должен обещать, что этот разговор останется между нами. «А ну как пойдет да и расскажет Аликс», – подумал он и добавил: – Ты не вправе лезть в чужую жизнь.

– Простите, – сказал Саша холодно и наконец вежливо. – Простите, но я вынужден вам напомнить, что и вы не вправе это делать. Вы раз… разрушаете… все…

Он неожиданно для себя громко всхлипнул и бросился прочь, вверх по склону холма над ночной рекой, ломая тонкие ветки и не разбирая дороги, почти умирая от стыда и, не скрываясь, вытирая слезы. Впрочем, скрыться было легко – словно крупный зверь, он мгновенно исчез в зарослях жимолости, ирги, крапивы и молодых березок.

Александр Мергень постоял еще на набережной, под фонарем, пока до него доносился шелест листвы и треск сучьев, постоял – и пошел к метро-мосту, глядя себе под ноги.