— А, это другое дело. А то ведь дети мешают. У коммунистки должно быть что-то одно: либо семья, либо работа. Я лично выбираю работу.

— Хорошо, что не все коммунистки так рассуждают, — улыбнулся Костя, — а то пришлось бы нам жениться на беспартийных.

— Потребность в любви не обязательно связывать с детьми, с семьей, — возразила она, отламывая по дороге с куста ветку. — Как раз семья, если хотите, мешает свободе чувства. Я не устанавливаю общего правила, каждый живет по-своему. — Уманская отчего-то покраснела и нахмурилась. — Я не собираюсь подкапываться под семейные устои, — сухо закончила она, бросая сломанную веточку.

— Я понимаю, — отвечал Костя. — Но мы с Олей — дело особое. Вряд ли еще другая такая пара найдется.

— В каком отношении?

— Сочетание характеров и вообще…

Уманская испытующе на него посмотрела.

— И все-таки я думаю, — сказала она, сламывая новую ветку, — если бы все коммунистки по-настоящему ставили на первый план партийную работу, они бы высказались за мою теорию.

— Теорию любви бессемейных одиночек?

Уманская пожала плечами:

— Зовите как хотите. Время переходное, чем-то надо поступаться. Народив детей, слишком многие из нас фактически перестают быть партийками.

По словам Уманской, в гимназии, перед революцией, она пристрастилась к стихам и сама писала и заучивала наизусть. У них был негласный литературный кружок, общий с гимназистами. Устраивался, например, суд над Гамлетом, с обвиняемым, свидетелями, прокурором, защитником. Политики они сторонились, хотя и «чувствовали», по выражению Уманской, приближение революции. Нравились им стихи Брюсова о «грядущих гуннах». Высшим званием считалось «интеллигент», с «неинтеллигентными» юношами и девушками не знались. Часто ночами, до утра, бродили по городу, декламировали друг другу стихи, спорили. Один из кружковцев на личной почве вызвал другого на американскую дуэль, и в результате, по жребию, застрелился на скамье городского сада, с розой в петлице и томиком Блока в руке, одетый во фрак, взятый напрокат в местном театре.

— Какая чепуха! — возмутился Пересветов. — Ну и дураки же были, простите, ваши кружковцы! Нет, мы росли не так…

Вкратце он сказал о еланских кружках.

— Да, — согласилась Уманская. — Потом я поняла, конечно, какие мы были дураки. Эта дикая дуэль оттолкнула меня от эстетов. А любовь к искусству осталась на всю жизнь.

6

В мертвый час Константин прилег, думая заснуть, но поднялся и сел за письмо. Он писал Ольге, что приехал сюда зря, гораздо лучше отдохнул бы дома. Какой для него отдых без Оли? Здесь он положительно устает от всего окружающего. Его все что-то раздражает. Не может ли она каким-нибудь чудом приехать сюда к нему?

«Боюсь, что сбегу к тебе через неделю», — так кончалось письмо.

Заклеив конверт, Костя лег и спокойно уснул.

Вечером ему захотелось побыть одному. Он побрел по аллеям парка к дальней изгороди, перелез через нее и очутился в молодом березовом лесу, пронизанном тонкими золотистыми лучами солнца.

Из головы почему-то не выходил утренний разговор с Уманской. Невольно сравнивал он ее с Ольгой. Разве могла бы Оля отказаться от детей, не будь даже Марии Николаевны? Взяли бы няню. Или Уманская рисуется? Непохоже. Ольгу он не мог себе представить одну, без него; а эта живет одна. Сбежала от мужа, не сказав куда…

Оля казалась Косте похожей на толстовскую Наташу Ростову, хотя пошла когда-то за ним вовсе не по одному безотчетному женскому чувству. У нее нет привычки переворачивать себя, так сказать, с боку на бок перед своим умственным взором. Счастливая натура, «черноземчик»!.. Ей все удается словно само собой, без усилий самовоспитания. Конечно, Ольга — интеллигентка, но в основе у нее нечто нерассуждающее, слитное. Костя вспомнил, как в шутку говорил ей когда-то: «Я много думаю, меньше говорю, еще меньше делаю. А ты много делаешь, мало говоришь и еще меньше думаешь».

А Уманская напоминает скорее тургеневскую Марианну. Какой-то внутренней строгостью, что ли, — хоть и бравирует приверженностью чуть ли не к коллонтаевской «теории стакана воды». Может быть, на словах только. Она, видимо, человек интеллектуального склада, это не часто в женщинах.

Черт возьми, куда он забрел? Вокруг было сумрачно. Малиновая заря просвечивала кое-где сквозь буйную, сочную листву деревьев, давно сменивших по бокам тропинки нежный березовый молодняк. Костя повернул к дому.

Глава вторая

1

Следующим утром Сандрик рассчитывал показать Косте окрестные живописные места, но тот его разочаровал: после завтрака выложил на стол в их комнате выписки из предисловия Троцкого к книге «1917» и уселся за критическую статью. Не помогли никакие уговоры. И, еще точно таким же образом пропали у них два превосходных погожих утра для совместных прогулок, пока Пересветов не закончил статью.

Но вот пошла вторая неделя Костиного пребывания в Марфине, а Сандриковы огорчения все продолжались.

— Ну, — сказал он, — наш «лунком» ставит на тебе крест. Позор! В доме отдыха ты погрязаешь в тине «вумных» разговоров.

Действительно, Пересветов много и охотно толковал с Уманской.

Они рассказывали друг другу каждый о своем детстве. Костя вспоминал, какое огромное впечатление произвели на него сатирические журналы 1905 года. Где-то в городах велась захватывающая игра в войну между взрослыми, настоящая и вместе с тем будто не настоящая война. Войны — мальчик знал из книжек с картинками — ведутся в поле или на море между русскими и чужими войсками. А тут русские вдруг открыли войну между собой на улицах городов!

Вот четыре патриота.

Встретить их кому охота? —

читал семилетний Костя подпись под рисунком. Четверо хулиганов-громил, со зверскими рожами и с дубинками в руках, несут трехцветный царский флаг.

Повстречалась им курсистка.

Будет ей сейчас расчистка!

Черносотенцы начинают избивать беззащитную девушку. О, если б там был Костя, он бы им показал!.. Но вот четверо студентов, с красными флагами, вступаются за девушку.

Смысл хотя и неприятен,

Но для каждого понятен.

Студенты колотят черносотенцев древками флагов, и те удирают без оглядки.

— Вот с каких пор в вас революционная закваска! — шутила Уманская.

Злые казаки ездят по пашне с нагайками и насильно заставляют крестьян работать на помещика. Поваленный трамвай у заводского здания с высокой трубой; рабочие отстреливаются из-за баррикады. Смелое мужское лицо на фоне красного зарева, в шапочке-матроске, такой же, что у Кости, только на околыше вместо «Верный» написано: «Потемкин князь Таврический», а внизу подпись: «Русская свобода родилась на море». Стена, забрызганная кровью, а рядом, на тротуаре, оброненная кукла… Здесь девочку разорвало ядром из царской пушки.

А вот сам