Столкновение с чем бы то ни было. Одиночество. Столкновение с одиночеством по вине собственных неправильных решений (см. выше). Еще терпеть не могу горы (детская травма).

5) Как вы справляетесь со стрессом?

Обычно меня тошнит. Менее мерзкий способ – полный эмоциональный паралич. Бездействие умиротворяет меня – никаких резких движений, никаких потрясений, можно сделать вид, будто ничего не случилось, ничего и не изменится. (Но я тоже работаю над собой.)

6) Как вы описали бы свою жизненную философию?

В последнее время я задаю себе следующие вопросы: И что? Что дальше? Что теперь?

7) Если вы могли бы стать любым животным, то каким?

Господи, вы серьезно? И это – психологический тест? То есть если я, например, отвечу – птицей, вы все закатите глаза, а если отвечу – бабочкой, вы скажете – фу, какое клише! Не знаю. И птицей быть неплохо, и бабочкой тоже ничего. Но иногда мне кажется, было бы здорово сделаться черепахой. Медлительной, спокойной, всегда находящейся в безопасности в своем домике. Я знаю, правильный ответ – ястребом; может быть, в один прекрасный день именно так я и скажу… но разве не здорово ходить в панцире, который никто не расколет?

8) Вы понимаете, что некоторые задания очень опасны? Если вам достанется такое, вы готовы рисковать жизнью ради телешоу?

Понимаю. Но все когда-нибудь умирают.

9) Вы уверены, что адекватно ответили на предыдущий вопрос?

А что считать адекватным? Я – женщина по имени Уильям, дочь знаменитого и несколько ненормального отца, не верящего в свободу воли. Если вы ищете кого-нибудь адекватного, вы, наверное, не по адресу. Быть собой – вот это по мне.

Рискни начать новую жизнь!

Ванесса Пайнс, Уилла Чендлер

Шаг пятый: Отпустите себя на свободу

Вкратце: Ну вот, мы уже почти подошли к концу. Вы заставляли себя посещать места, где вам некомфортно, вы противоречили своим ожиданиям, вы прыгали, когда вам хотелось твердо стоять на земле. Что же осталось? Получить свою награду! Хватит слишком много думать, страдать, жить в тени теперь уже новых ожиданий. Будьте счастливы. Вы прошли такой долгий тоннель, почему бы теперь не увидеть свет в его конце, не поднять голову и не порадоваться солнцу, ласкающему ваши щеки, не стать благодарными себе за все, что получили, за новую жизнь, за новых себя. Прыгайте вверх снова и снова. Начните летать. Станьте свободными.

* * *

Утром в понедельник Шон приезжает за мной к дому Райны. Я нервничаю, но, может быть, меньше, чем следовало бы, учитывая, что значит это свидание и куда оно может нас привести. Назад к Шилле. Туда, где мы были, к тому, какими мы были. Я накладываю на веки тени, вспоминаю большой экран и поцелуй на стадионе, и мне кажется, что, может быть, вернуться к прежней жизни с Шоном – не совсем то, к чему я стремилась, может быть, даже не совсем то, чего я хотела все это время.

Шон встречает меня с букетом роз – он всегда дарил их мне по значимым поводам; я улыбаюсь и говорю, как они прекрасны. Они в самом деле прекрасны. Но это все те же розы, и они не имеют ничего общего с шоу «Рискни», если измерять его в цветочном эквиваленте. Это не гардении. Но я, прижав их к носу, вдыхаю их аромат, благодарная им за красоту, за то, что они – символ нашего прошлого.

Шон забронировал для нас столик в маленьком корейском ресторанчике Коритауна, где жарят барбекю и куда мы постоянно ходили, когда только поженились. Нас радушно встречают и отводят к столику в углу, посередине которого – круглый гриль, а по краям – розы и свечи, близость которых к барбекю, конечно, опасна возгоранием, но Шон только ухмыляется и говорит:

– Я попросил их предоставить нам самый романтический уголок.

– Это очень мило.

– Помнишь, как мы с тобой подсели на этот ресторан и восемь дней подряд ели здесь говядину?

Я смеюсь, потому что помню, и потому что сейчас мне кажется: восемь дней говядины по-корейски подряд – это уж слишком, и еще потому что мне кажется, это было уже очень, очень много лет назад.

Шон прочищает горло.

– Я в самом деле облажался. Прости меня. Я хотел, скажем так, выйти из привычной колеи. Мне казалось, я хотел чего-то нового. Видимо, кризис среднего возраста; но оказалось, что я совсем не такой. Мне не нужно ничего нового. Мне нравится все как есть.

Я обдумываю его слова, а потом киваю – мне понятны его слова. Это, как сказал бы Тео, имеет смысл. Шон хочет комфорта. Оцепенения, к которому приводит этот самый комфорт. Я его не виню – ведь до недавнего времени я и сама была такой же. Поэтому говорю:

– Извинения принимаются.

Официант приносит блюдо с говядиной, а к ней – сырые овощи, клецки, лапшу, бульон и хрустящий рис.

– Я заказал все, как ты любишь.

– Очень мило. Я тронута.

Он кладет вилкой кусочки говядины на гриль.

– Еще я подумал, нам нужны новые правила.

– Новые правила, – эхом повторяю я.

Он достает телефон, вновь прочищает горло и начинает читать:

Отложив телефон, он смотрит на меня, широко раскрыв глаза; смотрит с надеждой. Затем добавляет:

– Ну… я имею в виду, если ты согласна с правилами. Я бы не стал менять ни одной буквы в правилах нашего брака.

Я смотрю на открытое пламя круглого гриля, смотрю, как оно двигается, то разгорается, то затухает. Вести такую жизнь, словно ничего не случилось. Это не совсем соответствует моей книге. Это не совсем о борьбе с бездействием, открытых глазах и силе духа. Не о том, чтобы чертить свой план Вселенной.

Ну вот, опять сплошная Швейцария. Увязнуть в Швейцарии посреди Коритауна. Я думаю о том, о чем всегда думала ввиду теорий отца и своего прошлого: о судьбе, и карме, и неизбежности. О том, что все дороги ведут сюда, и наш разрыв был всего-навсего небольшой неисправностью, а Тео – всего-навсего маленькой слабостью.

А потом я нахожу в себе силу духа. И говорю:

– Мне нужно подумать.

Он берет меня за руку:

– Уилла, я думаю – мы созданы друг для друга. Так решила Вселенная.