Малиновое пирожное казалось отвратительно горьким, как и воздух вокруг. Мама и мсье Верни о чем-то беседовали, как сквозь вату до меня доносились обрывки фраз. Кажется, они учились вместе. Или мсье Шарль учился с Фредериком? Не поняла.

– Увидимся вечером, – попрощался мужчина.

– Всего доброго, – механически ответила я.

– Родная, – с жалостью посмотрела на меня мама, – пройдемся по магазинам? Подберем платье для оперы?

– Я неважно себя чувствую, – и это было действительно так, – может быть, вы сходите вдвоем с Тео, а Албин и Лиам проводят меня в отель? – Мама кивнула.

Мне нужно было побыть одной, она поняла это.

Выглянуло солнце, и я откинула широкий капюшон. Прохожие принялись снимать верхнюю одежду, но мне было холодно, я плотнее запахнула плащ и обняла себя руками.

– Фрекен, сходить за лекарством? – спросил меня Албин.

– Не нужно, – мы вошли в лифт, – Тео приобрел достаточно.

Когда двери уже почти закрылись, в холле отеля я увидела Оливье. Он также заметил нас. Даже с этого расстояния я увидела пристальный, понимающий взгляд.

Что же я наделала…

Зачем согласилась? В тот миг мне так хотелось чувствовать себя нужной, так нужна была любовь…

Прижалась лбом к зеркалу и прикрыла глаза.

Я не смогу бесконечно долго избегать Оливье. Но как теперь отказать? Можно ли забрать данное в порыве отчаяния слово?

Эгоистичная стерва.

Посмотрела на свое отражение и скривилась. Стало тошно от самой себя…

Оливье не стал подниматься, передал короткую записку. Сегодня вечером он будет на заседании торгово-промышленной палаты. Завтра возвращается мсье Белами, и предприниматели хотят представить Премьеру новый законопроект.

«Ты все для меня», – гласила маленькая подпись внизу. Читать это было страшно. Словно мне не дают отступить и нет больше шансов исправить ошибку…

Через несколько часов вернулась мама. Мы спустились в ресторан. Официант подал овощной суп. Он показался мне пресным. Взяла перечницу и следила, как тонкая черная струйка рассыпается по поверхности тарелки. Не помогло, я по-прежнему не чувствовала вкуса.

– Мэл, – осторожно сказала мама, – ты в порядке?

– Конечно, – уверенно ответила я, – а что такое?

– Ты высыпала всю перечницу и даже не поморщилась. – Я посмотрела на пустую тарелку.

– Захотелось остренького, – не слишком остроумно пошутила я.

– Мадам, мадмуазель, – подошел портье, – к вам мсье Энри. – Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, кто это.

– Спасибо, проводите его, пожалуйста, – сказала мама. – Это тот молодой дипломат, который встречал нас с самолета, – добавила она для меня.

– Добрый день, – подошел к нам мужчина и поклонился, а я в очередной раз не вспомнила, где могла его видеть, – я пришел передать вам приглашение на завтрашний прием, – он достал изящную белую карточку и протянул мне, – прием в вашу честь.

Золотые тисненые буквы гласили о времени начала торжественного ужина.

– Не смею отвлекать вас от обеда, – отрапортовал мужчина и покинул нас.

– Завтра возвращается Фредерик Белами, – посмотрела я на маму, – нам надлежит явиться. Вместе.

– С удовольствием познакомлюсь с его будущей женой, – она несмело улыбнулась, – с бывшей, к сожалению, мне встретиться не довелось.

Оставшееся время до спектакля мы посвятили себе. В «Астории» был замечательный салон красоты. Компрессы из трав и льда сняли красноту и отеки, высокая прическа слегка тянула голову назад, заставляя держаться идеально прямо. Мама выбрала для меня длинное и непривычно темное платье глубокого синего, почти черного цвета. Такой же синий кружевной веер занял положенное место в руке, а маленький револьвер снова оказался в сумочке.

– А, вот еще, – протянула мне мама изящный перламутровый бинокль, – говорят, каждый, уважающий себя зритель должен это иметь.

– Если так говорят, – рассмеялась я, – тогда возьму. – Настроение наконец стало повышаться.

Забота о собственной внешности – самый лучший способ справиться с депрессией.

Мсье Верни, одетый в длинный черный фрак, ждал у автомобиля. Мама поехала с ним, со мной в машине оказался Тео. Он решил ждать нас в фойе. Смотреть представление гер Бьерк отказался.

Театр располагался на одной из центральных площадей столицы, рядом с храмом Святого Франциска. Большое, выкрашенное в изумрудно-зеленый цвет здание. Несколько мощных колонн держали тимпан, на котором была скульптура, изображающая покровительницу всех представителей творческих профессий – юную, прикрытую лишь легкой вуалью прекрасную девушку.

Это о ней сегодняшнее представление. О южанке, обманом увезенной с южного материка, о той, кого страстно полюбил похититель. О матери первого из Дане, о жене Франциска.

Святой не был таким уж святым.

В театре был аншлаг. Заняты были и ложи, и партер, и бельэтаж. Наши места были чудесными. Второй ярус, почти в центре театра.

– Это твоя ложа, Шарль? – спросила мама, присаживаясь.

– Нет, – ответил мужчина, – это ложа Фредерика.

Мама расправила платье.

– Я отойду ненадолго, – предупредил нас мужчина, – поздороваюсь с мсье Дюпоном. – Мы вежливо улыбнулись.

– Как давно я не была здесь, – посмотрела на меня мама. Она взяла свой бинокль и внимательно разглядывала не только зал, но и гостей.

– Роланд?! – вскрикнула она. – Что он здесь делает?! – Я проследила за ее взглядом.

– Это не Роланд, – ответила я, – это Элиас Белами. – Мама замерла. – Все Нордин очень похожи, ты же знаешь.

В этот миг он поднял голову и посмотрел прямо на меня.

Я резко отвернулась.

– Знаю, – прошептала мама, – они похожи с отцом. – По щеке у нее побежала слеза, которую она не замечала.

Мама безотрывно смотрела на молодого Белами.

На сына любимого мужчины от другой женщины.

В ложу вошел ректор. Погас свет. Я подала маме платок, она непонимающе посмотрела на меня, тогда я аккуратно промокнула слезинку, улыбнулась ей и повернулась к сцене.

Громко заиграла музыка. Дивный голос певицы уносил в далекие дали, за северное море, за Большой материк, на край земли. Туда, где нет места печали, где юные девы купаются в прибрежных водах, где дельфины выпрыгивают из воды и радостным криком приветствуют моряков, где добро побеждает мифическое зло и торжествует любовь.

Туда, где нас нет…

Антракт наступил неожиданно. Удивительно быстро пролетели эти полтора часа, круглые часы под потолком показывали девять вечера.