К этому моменту слезы ручьем струились по мокрому, распухшему лицу Хейзел, затекая в рот и нос.

– Пожалуйста, – умоляла она, но голос подвел ее. – Пожалуйста!

– Мисс Синнетт, я сейчас преподам вам очень важный урок. Я прожил очень долгую жизнь – да, дольше, чем вы можете себе представить, – и знаю, что привязанности вроде тех глупых уз, что связывают вас с лежащим на столе мальчишкой, совершенно бессмысленны. Удовольствие мимолетно. Наука, сведения, которые вы можете получить, факты, которые вы можете узнать, – вот что останется. То, что станет вашим наследием. Люди вроде нас с вами, мисс Синнетт, могут бросить вызов самому Господу. – Его лицо потемнело. – Привязанности – это боль. Вы наверняка полагаете, что знакомы с болью, мисс Синнетт – уверен, я думал так же, когда был в вашем возрасте. Но сила приходит с умением преодолевать все эти человеческие порывы. Сентиментальность. Приторность.

Хейзел не могла ни слова сказать. Она боролась со своим пленителем, пусть даже ее силы уходили, а комната перед глазами начала кружиться и расплываться.

– Полагаю, я возьму его сердце, – сказал доктор Бичем, и лукавая улыбка чуть изогнула его губы. – Я же собирался практиковаться в переносе сердца. Идеально. – Он указал на тело первого мальчика, лежащее на столе. Кровь перестала течь из глазницы, запекшись бордово-коричневой коркой. Он больше не дышал. – А вот и тело, готовое его принять. Давайте проверим, сможет ли воскрешатель воскресить его.

– Вы не можете, – выдохнула Хейзел. – Не можете.

Бичем лишь печально усмехнулся в ответ и взял скальпель со стола. Нож был восьми дюймов в длину и весь покрыт пятнами от предыдущих операций, но все равно настолько остер, что Хейзел видела, как на острие играет свет.

Джек заворочался на столе.

– Джек! – крикнула Хейзел. – Джек, пожалуйста, проснись!

Высокий мужчина зажал ей рот рукой, заглушая крики.

Бичем воткнул нож в грудь Джека. Брызнула кровь, запятнав левую половину лица доктора, отчего вид у него стал безумный. Он выдернул нож и поднял его, чтобы сделать следующий надрез, но тут веки Джека дернулись, а тело содрогнулось.

Доктор Бичем вздохнул. Он отложил скальпель и достал голубой флакон с эфириумом. Медленно и бесстрастно, пока кровь толчками выливалась из раны на груди Джека, Бичем смачивал очередной платок.

– Как мало людей могут как следует делать свою работу, – произнес он, когда глаза Джека распахнулись.

Пальцы Хейзел нащупали остро заточенное перо в кармане плаща, а потом все случилось разом. Резким движением она выхватила перо и всадила в грудь стоящего за спиной мужчины. Он качнулся назад, хватаясь рукой за то место в груди, откуда под идеально прямым углом торчало перо.

– Джек! – крикнула Хейзел. – Джек, платок!

Джек пришел в себя в тот самый момент, когда доктор Бичем обернулся посмотреть, что сделала Хейзел, и увидел, как его приспешник падает на пол. Джек сел и выхватил платок из ослабевшей руки Бичема. Словно по наитию он с неожиданной силой прижал платок к лицу доктора и держал так до тех пор, пока доктор не осел на испачканную кровью солому, устилавшую пол в анатомическом театре.

Всего на мгновение Хейзел и Джек замерли, задыхающиеся и сбитые с толку. А затем она рванулась к нему и заключила в объятия. Но он рухнул, не устояв на ногах, едва она его отпустила. Бичем сделал лишь один надрез, слева от сердца, но тот был глубоким.

– Хейзел, – выдохнул Джек, бледнея.

– Мы найдем помощь, – прошептала она в ответ. – Ш-ш-ш. Ш-ш-ш! Все хорошо. Теперь с тобой все будет хорошо.

Закинув руку Джека себе на плечо, Хейзел смогла довести его до кресла-коляски, брошенного у края сцены. Все ее платье спереди было в его крови, но она почти не обратила на это внимания. Доктор Бичем лежал на сцене, лишившись сознания по вине своего собственного эфириума. Мужчина, в которого Хейзел ткнула пером, упал на бок. Она не знала, жив он или мертв; все ее мысли были лишь о том, чтобы вытащить Джека отсюда и доставить в безопасное место.

Добравшись до улицы, они оказались в круговерти ярких пятен и запахов. Все вокруг вертелось, ослепляло, и никто не остановился помочь им. Нужно было найти какое-то тихое, безопасное место.

Хоторнден был слишком далеко, а Джек мог умереть еще до того, как они доберутся до экипажа. Хейзел не знала, где находится ближайшая больница.

– Извините, – окликнула она мужчину, который широкими шагами проходил мимо. Ее голос дрожал, отчего она походила на безумную. Мужчина одарил ее жалостливым взглядом и пошел дальше. Откуда-то сверху донесся плеск опустошаемого в канаву ночного горшка. Нужно было поскорее увести Джека с улицы.

– Все будет хорошо, – шепнула она ему.

Джек в ответ застонал.

– Продолжай зажимать рану, если можешь.

С Южного моста она разглядела знакомый цилиндр цвета голубиного крыла, отражающий лучи солнца.

– Бернард!

Цилиндр повернулся. Бернард поднял руку, загораживая солнечный свет, чтобы разглядеть того, кто окликнул его по имени.

– Это?.. Хейзел, честное слово! Что ты делаешь здесь? Что это?..

– Бернард, я все объясню позже, клянусь! Могу я отвести его в Алмонт-хаус? Его ударили ножом, я боюсь, что он может умереть.

Бернард колебался всего мгновение.

– Да, конечно. Так, позволь мне помочь.

Вдвоем им удалось провезти Джека по Лотиан-роуд, мимо церкви Святого Катберта быстрее, чем это сделала бы одна Хейзел.

– Кто он? – прохрипел Джек, изогнув шею, чтобы невидяще взглянуть на Бернарда, стоило им повернуть на Принцесс-стрит.

– Ш-ш-ш. Тише, – велела Хейзел. – Мы почти на месте.

К чести Бернарда, каждый раз, когда он открывал рот, словно намереваясь выпалить сотни вопросов, без сомнений, вертевшихся у него в голове, он слегка тряс головой и продолжал смотреть прямо вперед, пока они не достигли черного входа в Алмонт-хаус.

– На втором этаже должна быть пустая комната, – сказал Бернард.

Двое лакеев вышли помочь, когда заметили их появление, и с их помощью Хейзел удалось бережно перенести Джека по лестнице для слуг на второй этаж, в маленькую комнату с голой койкой. Хоть над кроватью и было небольшое окошко, в комнате все равно было сумрачно.

– Можно мне свечу, пожалуйста? И таз с водой? И льняную простыню, если есть? – спросила Хейзел.

Едва Джека уложили, Хейзел удалось получше разглядеть его рану и то, насколько скальпель Бичема повредил его грудь. Она принялась осторожно отдирать рубашку Джека, но та не поддавалась, присохшая из-за запекшейся крови. Рана была глубже, чем ей казалось; плоть вокруг нее уже стала горячей и ярко-розовой, а сама рана, в несколько дюймов длиной, пузырилась свежей багровой кровью. Бернард вздрогнул и скривился, а затем вышел из комнаты, и Хейзел принялась за работу.