Как только кожа Джека была очищена, Хейзел наконец смогла выдохнуть, выпустить воздух, который она, судя по ощущениям, задерживала в груди много часов. Да, рана оказалась глубокой, но не задела никаких жизненно важных органов, а края были такими ровными, что Хейзел могла аккуратно зашить ее и предотвратить воспаление.

Где-то после полудня в комнату вошла Дженет, чьи волосы были убраны под чепец горничной, со стопкой чистой льняной одежды и кремнем, чтобы развести огонь в очаге.

– Когда Хэмиш, я про лакея, сказал, что у нас тут леди доктор, я сразу подумала, что это вы, мисс. – Ее взгляд остановился на животе Джека. – Это же Джек, – протянула она недоуменно, как растерянный ребенок. – Там Джек. Это Джек.

Хейзел кивнула.

– Джек, – оцепенело повторила девушка, очевидно, не в силах в это поверить. Она шагнула вперед, протягивая Хейзел белье. – Джек не мог пораниться. Джек никогда не ранится. Джек не может умереть.

– Не думаю, что он собирается умирать, Дженет, – сказала Хейзел. – Полагаю, что все с ним будет в порядке.

В ответ Дженет издала странный лающий смешок.

– Еще как будет! У него же такой доктор, как вы.

Хейзел слабо улыбнулась.

– Я пока еще не совсем доктор, Дженет.

– Да уж побольше доктор, чем все эти шарлатаны из богаделен, – прошептала Дженет, взявшаяся разводить огонь. – Вы-то меня выслушали. А остальные сказали бы, что я сбрендила.

Как только огонь в камине разгорелся, две девушки ненадолго присели у постели Джека, Дженет вскоре поднялась.

– Принесу-ка я вам обед. Вы, должно быть, от голода помираете.

Хейзел целый день не вспоминала о еде. Она представления не имела, сколько времени провела в этой комнате, с Джеком, вот только прежде в маленькое оконце светили солнечные лучи, а теперь за ним были сумерки. Джек спал, но дыхание у него было ровным и глубоким. Его веки подрагивали, и Хейзел могла разглядеть проходящие по ним кровеносные сосуды. Она провела пальцем по его щеке, по бледной коже, потемневшей от пробившейся щетины.

В этом мгновении было столько личного и сокровенного, что Бернард, стоящий в дверях, с неловкостью уставился на свои сапоги. Потом тихонько вышел и вернулся несколько секунд спустя, коротко постучав костяшками пальцев в открытую дверь.

– Я увидел, как служанка несет тебе обед, и решил доставить его сам, – сказал Бернард, ставя тарелку с жареным цыпленком на маленький столик у стены. Сам он устроился на единственном стуле в комнате. – Надеюсь, я ничему не помешал, любимая?

– Конечно нет, – ответила Хейзел, отводя взгляд.

– Хорошо. А он… Как у него дела?

– С ним все будет хорошо, – говоря это, Хейзел смотрела на лицо Джека.

Неужели он всегда был таким красивым? Всегда ли его губы изгибались, как лук Купидона, так что в ложбинку идеально ложился кончик пальца? Всегда ли его уши были такими нежными, с мягким пушком, закрученные словно ракушки? Всегда ли его волосы были такими густыми и кудрявыми? Его грудь, она видела это даже под повязкой, была широкой, но со впадиной у ключиц. Хейзел захотелось прижаться к ней щекой и остаться так навсегда.

– Полагаю, теперь ты сможешь рассказать мне, что, черт возьми, происходит, – сказал Бернард, изо всех сил стараясь удержать дружелюбный тон.

Хейзел рассказала все: и о телах, у которых она не обнаружила органов и конечностей, и о том, что увидела, пробравшись в Анатомическое общество.

– Они похищали мужчин и женщин с бедных улиц и продавали их тела, кусок за куском. Он использует этот… этот эфириум, чтобы они теряли сознание, пока он оперирует, а у него… у Бичема есть что-то еще, флакон с чем-то, что он использует во время операций, чтобы новые части тела прижились. Я точно не знаю как и не знаю, что это, но Джеку… то есть этому парню и мне едва удалось спастись.

– А этот парень?..

– Он – воскрешатель. Похититель тел, который продавал трупы с кладбищ врачам и анатомам для изучения. Я покупала их у него, чтобы готовиться к экзамену. Но он приличный человек, правда. Он работает в Ле Гранд Леоне. Он хороший человек.

Бернард кивнул, сохраняя совершенно бесстрастное выражение лица, но при этом не сводя глаз с Хейзел. Он молчал целую минуту, поэтому Хейзел начала сначала.

– Бернард, – произнесла она мрачно, – происходит что-то очень серьезное. Действительно серьезное. Не знаю, сколькие умерли и сколькие еще умрут или пострадают по вине доктора Бичема. Мне нужно, чтобы ты отправился к констеблю или к твоему отцу и рассказал обо всем, но сделать это должен именно ты. Тебе они поверят, должны будут поверить. Ты же виконт.

– Сын виконта.

– Это неважно. Ты знаешь, что это неважно. Я пыталась сама поговорить с констеблем, но он не обратил внимания на мои слова. Но теперь я видела все это собственными глазами, Бернард, я клянусь, это правда. Ты же веришь мне, да? Он поставил барону Уолфорду новый глаз сегодня! В следующий раз, когда ты увидишь барона, у него будет новый глаз! Скажи, что ты веришь мне.

– Я верю тебе, Хейзел, – сказал Бернард. – Ведь ты все-таки моя суженая. И мы с тобой должны доверять друг другу. – Он скованно поднялся. – Что ж, тогда я пойду, скоро увидимся. – И сухо поцеловал Хейзел в щеку. – До встречи, любимая.

Хейзел не отводила взгляд от Джека. А если бы отвела, то заметила бы яростный огонь, полыхнувший в глазах Бернарда.

Прошло два дня, прежде чем Джеку стало настолько лучше, что можно было перевезти его в экипаже в Хоторнден-касл, и еще неделя – заполненная кухаркиной овсянкой и бережными перевязками Хейзел, – прежде чем он смог ходить. Колотая рана затянулась без воспаления, так что на следующий день после того, как Джек смог не спеша прогуляться по замковому саду, не сгибаясь от боли, он сказал Хейзел, что ему нужно вернуться в Ле Гранд Леон.

– Просто проверить свои вещи, – пояснил он.

У него в щели между досками потолочного настила были припрятаны несколько фунтов, а еще в театре остались две чистые рубашки – пусть Хейзел выстирала и зашила ту, что была на нем, когда его ранили, там на груди остались розовые пятна, а в тонких рубашках умершего брата Хейзел он чувствовал себя неловко. Хейзел согласилась, потому что он пообещал вернуться тем же вечером.

– Тебе нужны свежий компресс и перевязка, если хочешь, чтобы все полностью зажило. Последнее, что тебе нужно сейчас, – это воспаление в ране.

– Да уж, точно.

Он замялся, потом наклонился, словно собираясь поцеловать ее. Но вместо этого быстро заморгал, а затем сжал и разжал кулак.

– До свидания, – сказал он и отвернулся, не дав Хейзел ответить.

Хейзел из окна следила за тем, как экипаж с Джеком исчезает за поворотом, пока скудная, пожухшая от мороза листва растущих вдоль дороги деревьев не скрыла его из виду.