На этом Дегаев закончил свой невероятный рассказ, сложил руки на коленях и смотрел на разведчиков одновременно и жалобно, и преданно.

— Что вы со мной сделаете? — спросил он через минуту, видя, что те не спешат с комментариями.

— А это вон там решат, — ответил Енгалычев и кивнул на потолок.

— Что, сами? — шепотом спросил провокатор. — Против них лично я ничего не затевал, клянусь!

— Что вас связывало с Хинтерроу?

— Его интересовали знакомства в офицерской среде. Некоторые из моих товарищей уже в штаб-офицерских чинах! Еще однажды при мне сэр Адриан говорил с Судейкиным о желательности смены нашей политики на Тибете и в Восточном Турекстане. В пользу сами понимаете кого…

— Но ведь подполковник, согласно ваших же слов, собирался занять пост министра внутренних дел. Как он собирался влиять на дела внешние?

— Не знаю. Может быть, став близко к государю, после… э-э… того случая, он смог бы воздействовать на него и в этом вопросе? И потом: как-то раз в их разговоре мелькнула странная фраза про возможные династические изменения…

Енгалычев и Таубе переглянулись.

— Но я не знаю, что они имели в виду, клянусь!

— Кто такой Лобов?

— Слышал эту фамилию один раз, но человека этого не знаю. Хинтерроу и Георгий Порфирьевич связывают с Лобовым какое-то важное дело; сэр Адриан очень им интересуется.

— А Владимир? Кто такой Владимир?

— Не знаю… Может быть, великий князь Владимир Александрович? Это августейший покровитель Судейкина, они часто видятся.

— Откуда у вас английский паспорт?

— Хинтерроу дал.

— Зачем?

— Ну… после покушения на графа Толстого пришлось бы убегать из страны. На время. А англичане всегда готовы укрыть врагов государя, ещё с Герцена и Ивана Тургенева так повелось.

Опять надолго повисла тишина. Дегаев ёрзал на стуле, разведчики молчали. Вид у них был угрюмый.

— Так что же со мной будет, ваше…

— Превосходительство, — подсказал Таубе.

— …ваше превосходительство? — с собачьим поскуливанием в голосе спросил провокатор.

— Напишите сейчас всё, что нам рассказали, максимально подробно, — ответил Енгалычев. — А мы войдем с представлением туда. От вашей правдивости и — сами понимаете — полезности, сиречь готовности делать то, что прикажем, зависит ваша жизнь.

Через сутки Дегаева извлекли из подвала и отвели наверх. Разговаривал с ним один Таубе, и разговаривал жёстко, с нескрываемой брезгливостью.

— Как вы полагаете: после взрыва Толстого и ареста Тихомирова вы долго ещё будете нужны Судейкину?

Дегаев беспомощно захлопал белесыми ресницами:

— Я тоже об этом уже думал…

— Ваши показания прочитал… сам. Велено, чтобы подполковник Судейкин пал на боевом посту.

— ?

— Ну, неужели не понятно? Не выносить же весь этот помёт, что вы с ним вдвоём навыделяли, ко всеобщему обозрению! Поэтому слушайте августейший приказ. Вы едете в Швейцарию к Тихомирову и во всём ему сознаетёсь. Естественно, без упоминания нашего знакомства… Раскаиваетесь в содеянном и, в качестве искупления своей неизбывной вины, предлагаете казнить Судейкина. Лично.

— Я? Я не смогу. У меня не хватит духу! Я себя выдам, он очень хитрый, он догадается! Это очень неудачная идея, ваше высокоблагородие!

— Хорошо. У меня есть более удачная идея — передать ваши показания вместе с документиком на шёлке в руки Тихомирову и Дейчу. А?

Дегаев сжался в комок.

— Августейшие приказы не обсуждаются. Поэтому думай, как сделать. Проси помощников, раз не можешь сам, — посоветовал Таубе. — И без условий у меня — будешь делать то, что велят. Вот адрес; появляться через день, отчитываться в письменном виде. Государь сказал: до истечения года Судейкин должен быть наказан. Если ты это сделаешь, тебя отпустят в Америку. А теперь пошёл вон с глаз моих!

Курьерская почта, которую они наняли, делает в худшем случае 18 верст в час. По хорошей дороге за сутки можно пройти 300 верст, при условии, что спать будешь в тарантасе, а питаться всухомятку при переменах лошадей. Накатанная дорога вела вдоль течения Шилки на Благовещенск и далее на Владивосток.

После целого дня безостановочного пути доехали до места, где Шилка сливается с Аргуном и превращается в Амур. Изменился пейзаж: суровые, увенчаные гольцами горы Забайкалья заместили пологие сопки с почти южными лесами, а на правом берегу великой реки раскинулась скучная желтая степь. Именно здесь, у самого начала Амура, и находилась республика Желтуга.

В станицу Игнашино — последний пункт русской территории — прибыли уже в полной темноте. Переночевали. Утром чуть свет пошли на берег договариваться. Из махонького домика вышел угрюмый мужик в дикой[145]рубахе и штанах с жёлтым лампасом — перевозчик. Такса была уже известна: червонец с человека в оба конца и по три рубля за пуд багажа. Быстро ударили по рукам, простились с возницей, оговорив обратный путь, сели в шитик и отправились к южному берегу.

Река в этом месте не была еще так широка, каковой она станет, судя по народным песням, потом. Амур-батюшка здесь чуть более версты, менее Волги у Нижнего Новгорода; но и так впечатляет… Когда доплыли до середины, на том берегу появилась повозка: это прибыл транспорт от принимающей стороны, заказанный Саблиным.

Причалив к китайскому берегу, лобовцы увидели, что дорога вглубь территории начинается прямо от реки. На песке валялось несколько плоскодонок, под ними лежали весла. Казак-перевозчик получил деньги, пообещал завтра дежурить на этом месте с девяти часов утра и уплыл обратно в Россию.

— Чёрт! Впервые я пересекаю границу любимой Отчизны! — несколько возбужденно сказал Челубей, но возница — по виду, типический беглый каторжник, одноглазый рыжий бородач — успокоил его:

— Ништо! Китайской стражи здеся не бывает, а ежели придут, так мы им накостыляем. Нас, желтугинцев, пятнадцать тыщ, и народ все тёртый. Ох, и тёртый же здеся народ… Чёрт трое лаптей износил, преже чем нас всех в одно место собрал!

Оставшиеся тридцать верст проехали по хорошей песчаной дороге, обсаженной кое-где гаоляном. Вскоре увидели речку Жел-Тэ, или, по-русски, Желтугу. Неширокая — саженей в пятьдесят — и очевидно мелкая, она текла серой в блёстках полосой, дробясь на десятки ручейков и ответвлений. Река впадала в Амур в ста пятидесяти верстах ниже, а истоками уходила в манчжурские предгорья Тибета. То там, то здесь на реке чернели фигурки старателей с лотками. Один из них в виду повозки перешел Желтугу вброд, и в самом глубоком месте она едва достала человеку до груди.