– Привет, Кэтлин. Как поживаешь?

– Я была на собрании. – При резком свете лампы лицо Кэтлин казалось еще более измученным. – И слышала, что этот человек о вас говорил.

– Ну, у каждого в нашем городе есть свое мнение. Но совершенно не обязательно верить всему, что…

– Я буду развозить книги. – (Марджери наклонила голову, явно не веря своим ушам.) – Я буду развозить книги. Я слышала, что ты говорила миссис Брейди. Мама Гарретта посидит с моими детьми. А я буду развозить книги. Пока у вашей напарницы не заживет рука. – Не получив ответа, Кэтлин добавила: – Я знаю дорогу к каждому дому на двадцать миль вокруг. А верхом я езжу не хуже других. Ваша библиотека помогла мне жить дальше, и я не позволю какому-то старому дураку ее закрыть. – (Элис и Марджери переглянулись.) – Итак, во сколько завтра приходить?

Впервые за все время их знакомства Элис увидела, что Марджери реально потеряла дар речи. Наконец она, запинаясь, сказала:

– Чуть после пяти будет нормально. Нам предстоит покрыть большую территорию. Но если для тебя это слишком рано из-за детей, то…

– Пять утра вполне нормально. И у меня есть своя лошадь. – Она гордо вздернула подбородок. – Лошадь Гарретта.

– Тогда я тебе премного обязана.

Кэтлин кивнула обеим женщинам, затем оседлала крупную вороную лошадь, развернулась и растворилась в темноте.

* * *

Уже после, оглядываясь назад, Элис будет вспоминать тот январь как самый черный месяц. И дело не только в том, что дни стали короче, а на улице стоял собачий холод, и не в том, что им приходилось ехать верхом в кромешной тьме, с поднятыми воротниками, закутавшись в многочисленные одежки, делающие тело неповоротливым. Семьи, которых они навещали, как правило, и сами казались посиневшими от холода – дети и старики, с мучительным кашлем, со слезящимися глазами, лежали, прижавшись друг к другу, в кровати или теснились возле догорающего очага и тем не менее с нетерпением ждали новых книг, которые дарили надежду и позволяли забыть о невзгодах и горестях. Доставлять книги стало бесконечно труднее: дороги были часто непроходимыми, лошади вязли в глубоком снегу или скользили по льду на крутых тропах, так что Элис, преследуемая воспоминаниями о красной распухшей руке Бет, нередко слезала на землю и шла пешком.

Верная своему слову, Кэтлин четыре раза в неделю приезжала на вороной лошади своего покойного мужа к пяти утра, забирала две сумки с книгами и, ни слова не говоря, уезжала в горы. Кэтлин не нужно было перепроверять маршруты, а семьи, которым она привозила книги, встречали ее с распростертыми объятиями и с должным уважением. Элис заметила, что работа конным библиотекарем пошла Кэтлин на пользу, несмотря на тяжелые условия и необходимость оставлять детей на свекровь. За несколько недель она полностью изменилась: теперь от нее веяло если не счастьем, то тихим довольством жизнью, и даже те семьи, на которых подействовали филиппики мистера Ван Клива о пагубном влиянии книг, не отказались от них, поддавшись настоятельным заверениям Кэтлин, что библиотека – очень хорошая вещь и у них с Гарреттом были веские причины в это верить.

И тем не менее библиотекарям приходилось очень нелегко. Примерно четверть живущих в горах семей перестали пользоваться услугами библиотеки, впрочем, так же, как и многие горожане, и маховик слухов раскрутился до такой степени, что некоторые, раньше встречавшие библиотекарей с открытой душой, теперь смотрели на них с подозрением.

Мистер Леланд говорит, одна из ваших библиотекарш, поддавшись зову плоти после чтения любовного романа, зачала внебрачного ребенка.

Я слышала, все пять сестер, живущие в Сплит-Уиллоу, отказываются помогать родителям по дому после того, как они свихнулись на политических текстах, которые были спрятаны в книгах с рецептами. А одна из них даже занялась мастурбацией.

А это правда, что ваша английская барышня – коммунистка?

Время от времени им приходилось терпеть брань и даже оскорбления от своих подопечных. Девушки старались не проезжать мимо пивных заведений на Мейн-стрит, поскольку мужчины кричали вслед непристойности или бежали за ними по улице, изображая то, что, по их мнению, содержалось в материалах для чтения. Девушкам очень не хватало Иззи, ее песен, ее юношеского, подчас нелепого энтузиазма, и, хотя об этом не говорилось вслух, с уходом миссис Брейди они словно лишились станового хребта. Бет пару раз заходила в библиотеку, но, так как она явно пала духом, все, и она в том числе, нашли, что ей лучше пока здесь не появляться. Поскольку Софии теперь приходилось записывать в гроссбух намного меньше книг, освободившееся время она тратила на то, чтобы мастерить из вырезок самодельные журналы.

– Все течет, все меняется, – говорила она Элис и Марджери. – Главное – верить.

Элис набралась храбрости и отправилась в дом мистера Ван Клива, взяв в качестве группы поддержки Марджери и Фреда. Мистера Ван Клива, слава богу, не оказалось дома. Энни молча вручила Элис два аккуратно упакованных кофра, демонстративно громко закрыв за ней дверь. Однако, вернувшись в хижину Марджери, несмотря на все уверения, что Элис может оставаться у нее сколько угодно, она почувствовала себя третьей лишней, изгоем в мире, правила которого до сих пор так до конца и не поняла.

Свен Густавссон оказался очень чутким и деликатным человеком, который ни словом, ни намеком не показывал Элис, что она может быть в тягость: у него всегда находилось время, чтобы спросить, как у нее дела, как там ее родители в Англии, как она провела день, словно она была желанным гостем, которого он всегда рад видеть, а не потерянной душой, занимающей тесное жизненное пространство.

Он рассказал Элис, что в действительности происходит на шахтах Ван Клива: жестокость, власть штрейкбрехеров, невыносимые условия труда, травмы и прочее, чего непосвященному человеку невозможно было даже представить. Свен всего лишь изложил сухие факты, но Элис вдруг почувствовала глубокий стыд, что своим прежним комфортом в большом доме она была обязана безжалостной эксплуатации горняков.

Элис уходила куда-нибудь в уголок, чтобы почитать книжку из библиотеки Марджери, насчитывавшей сто двадцать две книги, или лежала без сна долгими ночными часами, и ход ее невеселых мыслей нарушали доносившиеся из спальни Марджери звуки, которые повторялись с завидной регулярностью. Необузданный характер этих звуков и сквозящие в них радостные нотки поначалу оставляли в душе Элис чувство неловкости, но уже через неделю начали вызывать любопытство, смешанное с легкой грустью, поскольку отношения Марджери и Свена сильно отличались от того, что она, Элис, успела вынести из своего непродолжительного опыта семейной жизни.

Чаще всего Элис просто потихоньку наблюдала за тем, как Свен ведет себя с Марджери, как с молчаливым одобрением следит за каждым ее движением, как при любой возможности старается до нее дотронуться, нуждаясь в этих прикосновениях, точно в глотке свежего воздуха. Элис восхищало, что Свен неприкрыто гордится своей подругой, обсуждает с ней ее работу и всегда готов прийти на помощь советом или словами поддержки. Свен обнимал Марджери, не мучаясь излишними рефлексиями, шептал ей на ухо интимные вещи и обменивался с ней многозначительными улыбками. И в такие моменты Элис чувствовала мучительную пустоту в душе, зияющую дыру, которая, постоянно увеличиваясь, грозила поглотить ее саму.