В эту пору решений и надежд я записался на курсы испанского, немецкого, геологии, конституционного законодательства, литературы французского Возрождения и не помню уж чего еще. Начал работать для «Спектэйтора»[232] и ежегодника «Ревью», при этом продолжая писать в «Джестер», как это делал прошлой весной. И еще – принес вступительные обеты в Братстве[233].

Братство располагалось в большом угрюмом здании позади новой библиотеки. На первом этаже находилась бильярдная, темная как морг, еще столовая, и несколько ступеней вели в большую темную, обшитую деревянными панелями гостиную, где устраивались танцы и пивные вечеринки. Выше помещались еще два этажа спален, в которых постоянно звонили телефоны и круглые сутки кто-нибудь распевал в душевой. А где-то в глубине дома была тайная комната, которую я ни за что не должен открыть тебе, читатель, даже ценой собственной жизни. Именно здесь завершилось в конце концов мое посвящение. Посвящение, со всеми его разнообразными пытками, длилось около недели, причем я охотно принял епитимию. Случись такое наказание в монастыре, и будь оно наложено по духовным основаниям, в связи с реальной причиной, а не просто так, это вызвало бы такое возмущение, что все церкви неминуемо закрыли бы, и для Католической церкви в этой стране настали бы тяжелые времена.

Когда все кончилось, я получил эмалевый с золотом значок на рубашку. На оборотной стороне было выгравировано мое имя, и я гордился почти целый год. Потом он вместе с рубашкой отправился в прачечную и назад уже не вернулся.

Думаю, я считал, что мне нужно вступить в братство по двум причинам. Одна, похоже, была ложной – я надеялся, что это поможет мне «завести связи» и получить по окончании колледжа потрясающую работу. Другая – ближе к истине: я вообразил, что у меня будет множество вечеринок и развлечений, и я встречу много интересных юных леди на танцах, которые организуют в этом мавзолее. Обе эти надежды оказались напрасными. Остается, собственно, одно реальное объяснение: это было странное влияние октября.

Когда Джон-Пол поступил в Корнелл, все семейство, за исключением меня, отправилось на «бьюике» в Итаку. Вернувшись, они принесли с собой словечки и интересы, которые на ближайшие две недели внесли в дом некоторое всеобщее напряжение. Все только и говорили о футболе, учебных курсах и студенческих братствах.

Первый год Джона-Пола в Корнелле оказался очень похожим на мой в Кембридже, – это стало ясно очень скоро, как только в доме стали появляться счета, которые он был не в состоянии оплатить. Я же понял все, когда я с ним увиделся.

Джон-Пол по натуре всегда был веселым, оптимистичным и не склонным к депрессии. Он обладал ясным, быстрым умом и нравом столь же чувствительным, сколь и уравновешенным. Теперь ум его словно слегка затуманила внутренняя неуверенность, а природную веселость омрачила печальная, потерянная неприкаянность. Его по-прежнему многое увлекало, но интересы его росли скорее вширь, а не вглубь, и расточали его силы, рассеивали ум и волю во множестве бесплодных устремлений.

Некоторое время он подумывал вступить в братство и даже позволил нацепить себе значок, но через пару недель снял его и бежал оттуда. Потом с тремя друзьями они арендовали домик на одной из крутых тенистых улочек Итаки, и весь оставшийся год превратили в жалкий бунт, не принесший никому ни малейшего удовлетворения. Они называли дом «Гранд Отель», и даже заказали бумагу, на которой было отпечатано это название; письма на такой бумаге, бессвязные и обрывочные, иногда приходили в Дугластон, принося с собой смутное беспокойство.

Подразумевалось, что члены братства присматривают друг за другом и помогают друг другу, иногда так и было. Я знаю, что в моем в Колумбии наиболее благоразумные братья имели обыкновение собираться, чтобы погрозить пальчиком тому, кто в своем дебоширстве заходил слишком далеко. Но когда случались действительно серьезные неприятности, вмешательство братьев было искренним и эффектным, но бесполезным. А в братстве постоянно случались неприятности. Год спустя после моего посвящения случилась беда – исчез один из братьев, назовем его Фред.

Фред был высокий, сутулый, меланхоличный парень, с темными спадающими на глаза волосами. Он был не особенно разговорчив, и любил напиваться в мрачном одиночестве. Единственная живая подробность, которую я припоминаю, относится к одной из дурацких церемоний посвящения, в время которой новички зачем-то должны были набивать себя хлебом и молоком. Когда я, напихав полный рот, прилагал отчаянные усилия, чтобы проглотить огромный ком снеди, этот Фред стоял прямо против меня и орал устрашающе: «ЕШЬ, ЕШЬ, ЕШЬ!» Пропал он где-то вскоре после Рождества.

Когда однажды вечером я вернулся в дом, братья, собравшись вместе, сидели в кожаных креслах и разговаривали начистоту. «Где Фред?» – была основная повестка дня. Его не видели уже пару дней. Не расстроится ли его семья, если позвонить и спросить, нет ли его дома? Расстроится, но это следует сделать. Но домой он тоже не приходил. Один из братьев уже успел обойти все его излюбленные местечки. Все наши искренние усилия оказались бесплодны. Вопрос о Фреде постепенно оставили, а через месяц большинство из нас вовсе о нем забыли. Спустя два месяца все разрешилось.

Кто-то сказал мне:

– Они нашли Фреда.

– Да? Где?

– В Бруклине.

– Он в порядке?

– Нет, мертв. Его нашли в канале Гованус[234].

– Он что, прыгнул туда?

– Никто не знает, он пробыл в воде довольно долго.

– Сколько?

– Похоже, пару месяцев. Они вычислили его по пломбам в зубах.

Я немного представлял себе, как это выглядит. Благодаря нашему славному курсу по современной цивилизации я оказался одним зимним утром в морге Бельвю[235], где увидел ряды холодильных ящиков, в которых лежали посиневшие, вздувшиеся тела утопленников рядом с другими печальными отходами большого жестокого города: умершими на улице, отравленными поддельным алкоголем. Там были погибшие от голода и холода люди, найденные там, где они пытались уснуть на кипе старых газет. Нищие мертвецы с Рэндэлс-Айлэнд[236]. Скончавшиеся от передозировки наркотиков. Жертвы убийства. Погибшие под колесами автомобилей. Самоубийцы. Мертвые негры и китайцы. Умершие от венерических болезней. Умершие от неизвестных причин. Убитые гангстерами. Всех их повезут на барже вверх по Ист-Ривер и сожгут на одном из тех островов, где сжигают и мусор.