госпоже. Наконец он решил, что лучше сразу лишить ее всяких иллюзий, чем заставлять провести всю жизнь в их плену. Он счел своим долгом рассказать Круэлсии всю правду, хотя и знал, что выслушать ее ей будет трудно. Он подумал, что после этого она быстрее вернется к обычной жизни.

С таким намерением паж предстал перед Круэлсией, которая задрожала уже при виде его лица, по выражению которого можно было догадаться, что он не может сообщить ничего хорошего. Увидев ее состояние, он не хотел ей ничего говорить, но Круэлсия принялась умолять его и настаивать на своем, и он рассказал ей все, что узнал от Инеш.

Безмерны были боль и удивление Круэлсии, когда она узнала о происшедших с Нарбинделом переменах. Ничего не ответив, она побледнела и, сжав руки, упала без чувств. Она казалась мертвой и не могла ни говорить, ни даже плакать. Видимо, у нее было очень ранимое сердце, судорожно сжимавшееся при плохих и хороших известиях, из-за чего и другие части тела становились безжизненными. Круэлсия долго находилась в обмороке, пока наконец не явилась ее мать и, увидев ее в таком состоянии, не перепробовала многих средств, чтобы привести ее в чувство. Наконец, когда к ней постепенно возвратилась жизнь, ее сердце нашло в себе силы, чтобы исторгнуть страшный крик из глубины ее души, заставивший содрогнуться тех, кто его слышал. Затем, сжимая руки и проливая слезы, она заговорила:

– Ах, Нарбиндел! Сердце давно мне подсказывало, что так ты со мною поступишь, а я так любила тебя и никак не могла этого предотвратить! И разве та, ради которой ты меня оставил, больше, чем я, достойна твоей любви?

Потом она замолчала и, рвя на себе волосы, упала на кровать, воскликнув:

– Ах, мое сердце!

Тут она опять словно оцепенела, и уже ни мать, ни кто другой не могли привести ее в чувство. Мать даже начала ее оплакивать, как умершую. И вспомнив о бегстве Ромабизы, сказала:

– Ах, любовь! Я думала, что ты не причинишь зла моей старшей дочери, а ты покарала ее, как никого.

С этими словами она также потеряла сознание.

Глава XLVI

О великих неожиданностях, обрушившихся на Круэлсию и ее мать в связи с тем, что они узнали о Нарбинделе

Так обе они были без чувств, пока наконец старая мать не пришла в себя благодаря помощи слуг. Тогда она занялась дочерью, в чем действительно была необходимость, и смогла привести ее в сознание.

И, сидя среди вновь принесенных подушек, ибо прежние давно промокли от слез, Круэлсия вздела руки к небу и сказала:

– О Бимардер, Бимардер! Я уже не смогу называть тебя тем именем, с которым ты был мне верен. Сейчас же ты потерял себя самого и предал и себя, и меня в огне столь безумной любви! Пусть же Бог сожжет в нем тебя и ту, на кого ты меня променял, и если он справедлив, то отомстит за меня, я же буду стараться дожить до этого дня, а там пусть приходит смерть, ибо потом мне жить ни к чему! Не знаю, как ты обманулся, ведь во мне всегда была моя вера, хотя, видно, правду мне говорили, что как ни люби нас чужестранец, мы всегда будем для него чужими.

Круэлсия еще многое сказала и сделала в эти день и ночь, не зная ни минуты покоя. Под утро она позвала к себе всех, кто ей служил, когда Нарбиндел был при ней, и велела им покинуть ее дом, притом что ее мать оплатит им их труды, ибо она не хотела, чтобы хоть кто-то напоминал ей об утраченном возлюбленном. В числе прочих она изгнала и своего пажа, а сама удалилась в очень благочестивый Монастырь святой Моники, находившийся в двух лигах от ее дома, и пребывала там, пока туда не явился ее паж.

Глава XLVII

О том, как паж разыскал Бимардера, и о сражении его и Гудиву с дикарями

Дальше наша повесть гласит, что паж долго скитался, пока не набрел на ясень, который вы видите у воды, и, сев под него, долго думал, чем заняться дальше. В конце концов он решил идти туда, где, по словам Инеш, мог либо найти самого Бимардера, либо хотя бы что-то о нем разузнать. Будучи очень предан Бимардеру, паж готов был на любые подвиги и труды, лишь бы его спасти.

Идя вверх по течению реки, он прошел уже немало и впал в отчаяние, не зная, что делать дальше. Но, поскольку время Бимардера приспело, судьба распорядилась так, что они встретились, и конец его был предрешен. Однажды паж попал в высокие горы и сразу подумал, как хорошо было бы пожить в этих местах Бимардеру, чтобы вернуть душевный покой.

Вдруг с высоты он увидел, как внизу, в долине две огромные собаки гонятся за диким кабаном. Прошло немного времени, и они настигли его у складок высокой горы, покрытой лесом и издали казавшейся необитаемой. Собаки набросились на кабана и растерзали его. Через какое-то время из пещеры под горою на рев кабана вышел дикий горец с палицей в руках.

Подойдя к кабану, он стал разделывать его при помощи своего оружия. Когда он почти закончил свой труд, по следу собак пришли двое мужчин, один с дротиком, а другой с пастушьим посохом в руках. Подойдя к дикарю, один из них сказал:

– Добрый человек, этот кабан по праву принадлежит нам, так как его настигли наши собаки.

На это дикарь ответил столь неистовым ревом, что он, благодаря эху, наполнил собою всю долину; услышав его, из той же пещеры вышло еще одно человеческое существо, оказавшееся женщиной и державшее в руках такое же оружие, как и мужчина. Горцы с яростью набросились на двух охотников, оказавшихся Бимардером и Гудиву. Они же, видя свой жребий, приготовились к защите, так как им совершенно справедливо показалось, что дикари не удовольствуются только кабаном. Гудиву кликнул собак, которые сразу же набросились на дикарей, перешедших в наступление. Бимардер преградил им путь посохом и стал отражать их удары. Раз он повернулся так, что удар горца со всей силой обрушился вместо его тела на землю. Прежде чем дикарь вновь успел поднять палицу, Бимардер, держа посох обеими руками, нанес ему сокрушительный удар в руку. Другой рукой горец поразил одну из собак, вцепившуюся ему в ногу, причем так, что сразу отсек ей все четыре лапы.

Тут Бимардер