Известие о поражении Мнаситея под Гимниадой в Синопу привез гаушака Гергис.

Стояли ветреные зимние дни; с небес, затянутых темными тучами, моросил дождь. На море бушевали штормы. По ночам грозный шум прибоя долетал до дворцовых покоев.

Антиоха с братом и дядюшкой Стефаном, сидя у пылающего очага в главном зале мегарона, слушали повествование Гергиса о злосчастном походе Мнаситея в земли скифинов.

Гергис живописал подробности кровавой битвы, свидетелем которой он был, рассказал о трудном отступлении войск Мнаситея, преследуемых дикими полчищами степняков.

— Сначала мы шли по голой и совершенно безводной местности, — говорил Гергис, — потом углубились в Армянские горы. У истоков реки Гарпас в каком-то мрачном ущелье воины Митридата настигли нас, пришлось сражаться… Мнаситей вел себя храбро и сумел до темноты отразить нападение врага. Проводники разбежались. Дальше шли наугад, держась на заход солнца. Дорог в тех глухих краях нет, лишь караванные тропы. Они-то и вывели остатки войска Мнаситея через селения колхов к городу Трапезунту.

— Значит, Мнаситеи жив, хвала богам! — воскликнул Митридат.

— Жив, — кивнул Гергис. — но он заперт в Трапезуйте воинами твоего брата, который неотступно двигался по нашему следу, как волк за стадом оленей. Меня Мнаситеи морем отправил в Синопу, чтобы я сообщил об его бедственном положении, ему нечем платить наемникам, а осада предстоит долгая и трудная. Жители Трапезунта убеждают Мнаситея посадить войско на корабли и перебраться по морю в Керасунт или Котиору, ссьшаясь на то, что стены их города обветшали, а чинить их, когда враг стоит у ворот, нет никакой возможности. Мнаситеи не соглашается на это, поскольку выходить в это время года в море опасно да еще на перегруженных судах. Он намерен держаться до весны, а когда утихнут зимние штормы, покинет Трапезунт на кораблях либо попытается разбить Митридата в открытом сражении. Мнаситеи повелевает Диофанту собирать новое войско и по весне идти к нему на помощь.

— Милый дядя, — обратился к Стефану Митридат, — сегодня же извести Диофанта о повелении Мнаситея. И собери деньги для его наемников. — Затем царь вновь заговорил с гаушакой: — Друг Гергис, что еще велел передать мне мой верный Мнаситеи?

— Мнаситеи хочет предупредить тебя, царь, — сказал Гергис и как-то странно посмотрел на невозмутимого Стефана.

— О чем он хочет меня предупредить? — встревожился юный царь.

— Мнаситеи подозревает Стефана в измене, — медленно произнес Гергис, не спуская подозрительных глаз с главного советника.

— Вот это новость, клянусь Зевсом! — нимало не смутившись, рассмеялся Стефан. — И на чем же основаны подозрения Мнаситея, любезный Гергис?

— На том же, на чем основаны и мои подозрения, уважаемый, — с холодной учтивостью ответил гаушака. — Ты угодил в плен к Митридату вместе с Багофаном, но вскоре объявился в стане Мнаситея с каким-то молодым знатным персом, который якобы помог тебе бежать из плена. Этот знатный перс так складно рассказывал о трудностях, которые преследуют разношерстное войско Митридата-старшего, что Мнаситеи поверил ему и даже решился уничтожить самозванца одним решительным ударом. Спутник Стефана вызвался провести войско Мнаситея кратчайшей дорогой к городу Гимниаде, где и произошло печальное для нас сражение.

Кстати, этот молодой перс сумел скрыться от приставленной к нему стражи во время перехода по горам. Я уже тогда заподозрил неладное и советовал Мнаситею повернуть назад, но Мнаситей верил в свою удачу и не послушался меня.

— Но при чем здесь я? — пожал плечами Стефан. — Бежав из плена, я сразу же отправился в Синопу вместе с Диофантом. Мнаситей сам отпустил меня.

— Конечно, твоя роль была гораздо скромнее во всей этой истории, — с кривой усмешкой сказал Гергис. — От тебя требовалось лишь поведать о страданиях в плену несчастного Багофана и поддакивать лживым россказням того молодого перса, лицо которого я хорошо запомнил.

Юный царь переводил взгляд то на Гергиса, то на Стефана: он был в растерянности. Наконец Митридат обратился к сестре:

— Антиоха, что же ты молчишь?

— Это очень серьезнее обвинение, Гергис, — после паузы сказала Антиоха. — Наш дядюшка действительно был в плену, он и не скрывал этого. Между прочим, он также не скрывал, что тот, кого мы считаем самозванцем вовсе не самозванец, но старший сын нашей матери, мой брат по рождению и крови.

— Что ты говоришь, Антиоха! — возмутился юный царь. И схватил за руку Стефана: — Милый дядя, неужели это правда?

— Да, мой друг, — склонив голову, ответил Стефан. — Это правда, клянусь чем угодно. Я беседовал с ним — с твоим братом — с глазу на глаз. Он знает такие подробности из моей жизни и жизни вашего отца, о коих не ведает даже Тирибаз. Этот случай произошел, когда твоему старшему брату было всего семь лет. Тирибаз при этом не присутствовал. Я не стану вдаваться в подробности, ведь, по моему разумению, важны не сами обстоятельства, случившиеся много лет назад, но истина, которую они подтверждают.

Видя, что юный царь продолжает растерянно хлопать глазами, Гергис раздраженно заметил:

— Всю правду знает только царица Лаодика. Если она зачала ребенка от родного сына, значит, порочность этой женщины превосходит все границы, как и ее лживость…

— Довольно, Гергис! — оборвала гаушаку Антиоха. — Не тебе рассуждать о поступках нашей матери, не тем более осуждать ее. Всему можно дать объяснение. В конце концов, она вольна распоряжаться своим телом, как любой из нас распоряжается своим. Если даже боги совершают неблаговидные поступки, то что говорить о людях.

— Речь идет не о царице Лаодике, — пробовал защищаться Гергис. — Я говорил про измену Стефана…

— И об этом довольно! — отрезала Антиоха, ясно давая понять, что властвует здесь она. — Мнаситей проиграл сражение и теперь ищет, на кого бы свалить вину за это. Мне кажется, это неблагородно. А ты как считаешь, братец?

— Я согласен с тобой, сестра, — промолвил Митридат, который был готов поверить во что угодно, только не в измену своего обожаемого дяди.

Поняв, что своими обвинениями он ничего не добьется, Гергис попросил позволения удалиться.

— Ступай, друг мой, — сказал юный царь.

— Мы ценим твою преданность, — с улыбкой добавила Антиоха. Гаушака отвесил прощальный поклон, пряча неприязнь во взгляде.

* * *

Всю зиму обитатели дворца в Синопе жили ожиданием вестей из осажденного Трапезунта. Слухи оттуда доходили крайне редко и были малоутешительны: в городе царил голод, Мнаситей властвовал в Трапезуйте как тиран, подавляя силой любые попытки горожан завязать переговоры с самозванцем.

От Трапезунта до Синопы по морскому побережью можно было добраться за пять дней, а верхом на коне и вовсе за два дня. Опасная близость войны изводила страхом Митридата-младшего. Если Мнаситей, столь блестящий полководец, не сможет одолеть рвущегося к трону самозванца, то кто тогда сможет его одолеть!