Адочка, между прочим, сладко посапывает на верхней полке, куда я загромоздиться не могу, т. к. у меня разболелось плечо — а я эту ночь резвилась внизу, выходила ночью (в жакете и комбинации) на каждой пустынной станции и радовалась — чему собственно?! — вместе с сонными проводницами… В соседнем вагоне едут спортсмены, в соседнем купе наблюдается модернизированный поп в пижаме, в общем, есть на что посмотреть! Целуем Вас!

Дорогая Анечка, прибыли мы весьма благополучно в Лиепаю[515], а до этого провели несколько чудесных часов в Риге, где даже погода была такая, как в Москве в дни нашего отъезда. Были в старинных кварталах города, любовались всем до одури, выпили за Ваше здоровье по 2 чашки великолепного кофе с булочками и отбыли со всем возможным комфортом в Лиепаю. Встретили нас с почестями, отвезли на машине до дома, верней, до чудесного домика, оборудованного в нашем вкусе и стиле, где нас ожидал крендель во весь стол, постели с перинами и прочие знаки латвийского гостеприимства и расположения. Вчера отсыпались и гуляли — домишко очень близко от моря — любовались досыта «свободной стихией»[516], t° — каковой +14 (!) — воздух в смысле t° тоже, по-моему, недалеко ушел от этой не вполне июльской цифири. Облачность переменная, каковы и переменные же осадки в виде (см. на обороте!)[517] — об купаться, конечно, не может быть и речи, однако же состояние неба в смысле кучности облаков и направления доминирующих штормовых ветров внушает надежды на будущее. А может быть, и опасения — кто знает! Ближайшие (территориально) развлечения — великолепное здание сумасшедшего дома и еврейское кладбище. Одним словом, «Этапы большого пути»[518]. Нечего и говорить, что до Скаррона лапы мои еще не дошли, ибо осваиваюсь и ассимилируюсь. Да, при доме есть расчудесная собака, помесь немецкой овчарки с прибалтийской овцой, зовут Ральф, мы, конечно, уже друзья. Шушкин портрет у меня на стене, Ваш — в сердце. Целуем, пишите!

Милая Анютка, Ваше письмо от 6-го по адресу ул. Ригас дошло и до Ригас, и до меня сегодня 11-го. Спасибо за память и за новости, хоть известие про Казакевича и не заслуживает благодарности. Бедный чудесный Эммануил Генрихович, бедная нелепая семья его, бедная Юля — бедное время наше, гробящее то медленно, то быстро — хороших людей[519].

Орлу Вы написали совершенно правильно, пусть не думает «разделить и властвовать»[520]. Написала ему на днях пустую открытку на Кясму[521], но не представляю себе, где он — может быть, в Ленинграде…

Тут было несколько дней расчудесных, зная превратности данного климата, мы провели их с утра и до вечера на пляже, и правильно сделали, т. к. погода опять испортилась и начала время от времени одарять осадками в виде… Между осадками ходим гулять по местам знакомым и неизвестным — странный, очень странный городок, как-то удивительно напоминающий о том, чего не зная, о чем лишь догадываешься. Уснувший? мертвый? возрождающийся? — и то, и другое, и третье. Очень мне здесь нравится, очень все по мне — этот город, такой зашифрованный, я читаю с листа. Как, впрочем, многое зашифрованное… Здесь удивительно малолюдно — в чем-то люди еще живут по старинке — большие квартиры, а то и собственные дома, городок раскинут широко (расположен между озером и морем) — и, по-видимому, мало населен. Какая-то во всем — зданиях, людях, пейзажах — строгость и отчужденность, милая мне и понятная, а главное — по-родному близкая. Почему?

В дни сильного прибоя море буквально разбрасывает янтарь на побережье, мне нравится собирать блестящие крупинки, иногда и крупные камешки попадаются, набрала уже целую коробочку — так, ни для чего, просто красиво. Скаррона перевела 20 строк — надо бы 200, ни черта не переводится. Он мне ужасно мешает сосредоточиться на чем-то главном, своем, ради чего я сюда приехала. И, мешая, вместе с тем не желает поддаваться моей унылой обработке. Господи! зачем только поддалась соблазну и связалась с ним, когда могла в кои-то веки иметь почти месяц почти свободы — ибо полной свободы от чего-то — и от себя самого — на свете нет… Ада очень мила и почти совсем (опять же почти!) довольна, но это ненадолго, скоро ей, я чувствую, надоест именно скромность и сдержанность окружающего… Поцелуйте от меня Инну, надеемся, что ей лучше…[522] Как жаль, что у Иры[523] еще не наладилось с работой, воображаю, какие кошки у ней на душе! Целую Вас, А. А. тоже.

Милый Рыжий, еще два слова на цветной открытке. А мы тут тоже ходили, только растительности куда красивше, чем изображено. Медленно, с уныньем, Скаррон подвигается. Эх, кабы так быстро переводить, как Вы переписываете! — Время зато летит чересчур поспешно, жаль, мне тут очень нравится… Поступают сведенья о Вашем воспитаннике[524], он, говорят, всюду бегает, играет, сам неземной красоты, спит только на постели, как его приучили Вы. Маруся с Тамарой переучивают, — не желает поддаваться. Последние два дня погодка приличная, стараюсь гулять не в ущерб Скаррону, но все мои попытки совместительства сказываются на нем самым пагубным образом. Купаюсь, что обязательно зачтется мне на том свете, во искупление грехов. Не то, может быть, еще на этом выйдет боком. Пока всё слава Богу. Простите за бессодержательность и безыдейность — дух времени. Будьте здоровы. Целую