Оказалось, что когда-то злая и уродливая ведьма по имени Линда хотела, чтобы принц Габриэль женился на ней. Но она была такая злая и такая уродливая, что принц с ужасом отказался. И за это ведьма превратила его в пантеру и сказала, что он снова станет человеком, только если его поцелует прекрасная принцесса. Потому что, по ведьмовским правилам, любое заклятье обязательно должно иметь условие, при котором его можно снять, иначе оно просто не сработает. Ведьма думала, что никогда никакая принцесса не поцелует страшного зверя, поэтому и поставила такое условие, чтобы принц Габриэль остался пантерой навсегда. Она не знала, что принцесса Миранда разглядит доброту под страшной внешностью пантеры и расколдует принца. Габриэль и Миранда полюбили друг друга, поженились, у них родились дети, и жили они долго и счастливо. А ведьма Линда, узнав об этом, лопнула от злости!

Я мысленно хихикала, в мельчайших подробностях описывая Джереми ведьму Линду. Не забыла я ни про торчащие изо рта зубы, ни про бородавки на носу, ни про большой горб, ни про крючковатый нос. Моя фантазия разыгралась по полной. Зато принца Габриэля описывать мне было очень просто, и даже выдумывать ничего не нужно было – оригинал навеки был запечатлён в моем мозгу в мельчайших подробностях.

Всё же удивительно работает детское восприятие – Джереми как-то совсем не заинтересовался вопросом, каким же именно образом принцесса поняла, что встреченный ею в лесу огромный дикий зверь – на самом деле добрый, он просто принял это на веру. Зато наложенное на принца заклятие мне пришлось досконально объяснять и уточнять, даже придумав целый колдовской ритуал, а так же «волшебные слова» для него. Ну, конечно, для пятилетнего мальчика это намного важнее и интереснее, чем всякая романтическая чепуха.

В какой-то момент слова Джереми стали путаться, звучать все тише и медленнее. Мысленно улыбнувшись, я прикинула, сколько у него сейчас времени, а потом стала намурлыкивать колыбельную. Через несколько минут наш контакт прервался – Джереми заснул. Я вздохнула. В последнее время малыш всё реже вступал со мной в разговор, порой пропадая аж на неделю. Но ничего странного в этом не было – мальчик рос, у него появлялись новые, реальные друзья и разнообразные интересы, заполняющие весь его день. Интересно, сколько ещё времени он будет общаться со мной, прежде чем перестанет нуждаться в воображаемом друге?

В этот момент я подняла глаза на дом и в одном из окон увидела Гейба. Наши глаза встретились, и какое-то время мы смотрели друг на друга, а потом он отошёл вглубь комнаты, и я уже не могла его больше видеть.

Я вздохнула и перевела взгляд на Томаса. Когда же он уже наиграется? Мне необходимо поговорить с Гейбом. И, желательно, поскорее.

Через какое-то время Томасу, наконец, надоело бегать по поляне, или он просто устал, но мальчик стал сматывать бечёвку, заставляя своего змея опуститься. Я проделала то же самое со своим.

– Давай занесём их в ангар, – предложил он мне. – Не обязательно снова тащить змеев на чердак. Завтра опять запустим, и они будут под рукой.

– Я не возражаю. А Гейб не будет против?

– Нет. Там полно свободного места, и если мы не бросим змеев прямо посреди ангара, то они точно никому не помешают.

Мы подхватили своих змеев и направились к серебристому строению, расположенному за домом. Как я поняла, поляна, по которой мы бегали, была чем-то вроде взлётной площадки, поэтому на ней ничего не было – ни строений, ни проводов, ни деревьев. Томас был прав – здесь действительно было удобно запускать воздушных змеев. В ангаре стоял совершенно очаровательный вертолётик, показавшийся мне совсем крошкой по сравнению с тем, на котором мы вернулись домой из экспедиции. Томас прошествовал к дальней стене амбара, уделив вертолёту не больше внимания, чем обычный мальчик – машине своих родителей. Для него этот вертолёт давно стал чем-то привычным и обыденным.

Устроив своих змеев так, чтобы они никому не мешали, мы вернулись в дом. Я попросила Томаса показать мне, какие ещё комнаты были на втором этаже. Вообще-то меня интересовал кабинет Гейба, но я не хотела в этом признаваться. И мальчик провёл меня по второму этажу, показав свою комнату, спальню Гейба, – в неё мы не заглядывали, – и несколько комнат для гостей.

Открывая одну из дверей, Томас уточнил.

– А это комната Мелкого. Только я уже начал сомневаться, что он у нас появится. Но, всё равно, Гейб предпочитает быть полностью готовым – папаша имеет привычку сгружать на него ребенка, в чём есть, без единой запасной вещи. Поэтому мы регулярно докупаем одежду нужного размера, чтобы Мелкий хотя бы на первое время имел всё необходимое.

Передо мной открылась полностью укомплектованная детская, со всей необходимой для малыша мебелью, полная разных игрушек, игр и книг. Всё было явно продумано до мелочей.

– Мы только пеленальный столик и колыбельку убрали, – Томас тоже засунул голову в дверной проём. – К четырём годам Мелкий должен бы уже уметь пользоваться горшком. И в колыбельку он уже не поместится. И всякие погремушки мы тоже убрали.

– Ты всё время говоришь «он». А вдруг это девочка?

– Не знаю. Но я бы хотел, чтобы это был мальчик. И даже не для себя. Понимаешь, у Вэнди есть Бетти, у Бетти есть Вэнди. А малыш Эрик совсем один. И к тому же они с Мелким практически ровесники, им будет хорошо вместе.

– А у тебя нет ровесников в семье?

– Есть, но только девчонки. Им со мной не интересно. Есть ещё Бредли, но он намного старше меня, уже в выпускном классе учится. Он со мной практически не общался, больше с Кристианом. Да и вообще, они все сейчас кто где. Вне Долины мы редко собираемся вместе, чтобы не привлекать внимания – слишком похожи.

– А кто такой Кристиан?

– Наш с Гейбом брат. Он был как раз передо мной. Но он уехал пятнадцать лет назад, поступил в колледж. Заезжает иногда, но очень редко. И стал совсем чужой. У него теперь свои интересы, ему уже не до меня. А раньше мы всё время были вместе. У нас вообще-то практически не бывает такого, чтобы двое детей росли вместе – у братьев и сестёр обычно слишком большая разница в возрасте. Но мы, папашины ублюдки – исключение. И Гейб очень часто растил по двое детей одновременно. А с Аланой – вообще троих.

– Не называй себя так, не нужно. Это нехорошее слово.

– Оно же не матерное, – пожал плечами Томас.

– Но оно оскорбительное.

– Я же употребляю его в прямом смысле. Если не считать Гейба, у нашего папаши нет ни одного законнорожденного ребёнка.

Я тяжело вздохнула. Разговор с Гейбом снова откладывается.

– Если тебе так уж необходимо подчеркнуть своё незаконное рождение, то так себя и называй – «незаконнорожденный». Это будет констатация факта, не более. А «ублюдок» – отвратительное слово! Откуда ты вообще его подцепил, да ещё и в отношении себя?

– Кристиан так нас называл, – пробормотал Томас, опустив голову и возя ногой по полу. Потом практически прошептал. – И ещё… Линда.