– А Гейб знал об этом? Ну, про Линду?

– Нет. При нём она была со мной само очарование. Только наедине показывала своё истинное лицо.

– А знаешь, я ведь тоже незаконнорожденная. Но только я никогда не считала себя ублюдком. И ты так не считай. И Мелкого этому не учи.

– Хорошо, не буду. Просто я настолько к этому привык…

– Вот и отвыкай. В конце концов, ты ведь станешь старшим братом. А это большая ответственность.

– Ладно, договорились, – пожал Томас плечами. – При Мелком я так говорить не стану. Кстати, видишь ту лошадку? Она в семье уже двести лет.

Я обрадовалась смене темы. Пройдя в комнату, я погладила деревянную лошадку-качалку, размером с крупную собаку. На ней была настоящая сбруя и седло, всё было выполнено со скрупулёзной тщательностью. Я погладила шелковистую гриву.

– Да, раньше умели делать вещи. На века. И это так здорово, что у вас в семье многие поколения хранятся такие вот памятные вещи. Они ещё больше помогают ребёнку почувствовать себя частью семьи. Тебе повезло. А у меня вообще нет семьи.

– Глупость какая! У тебя есть мы.

– Спасибо, Томас! – я не удержалась, и прижала мальчика к себе, потрепав по волосам. – Я этому очень рада.

Когда-то у меня был младший брат, но мы жили с ним как кошка с собакой. А в Томасе я обрела именно такого братишку, о котором мечтала. Всё-таки, как же замечательно, что меня так безоговорочно приняли в эту семью!

– А где кабинет Гейба? – нам всё же нужно поговорить, и, желательно, в этом тысячелетии.

Томас отвёл меня к двери, расположенной с другой стороны лестницы. И, сказав, что у него как раз время онлайн-битвы с бывшим одноклассником, удрал, имитируя стрельбу из автомата и прихватив с собой Лаки. Уж не знаю, действительно ли у него подошло время компьютерной игры, или он просто догадался оставить нас с Гейбом наедине, но, в любом случае, я была благодарна ему за уход. Глубоко вздохнув для храбрости, я подняла руку, чтобы постучать в дверь.

Конечно, Гейб и так прекрасно знал, что я стою снаружи. И открыл дверь прежде, чем костяшки моих пальцев коснулись её. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Я заметила, что волосы у него в полнейшем беспорядке, словно он не раз запускал в них руки. Да и взгляд был какой-то... затравленный, что ли? Это тоже нужно выяснить.

– Нужно поговорить, – наконец нарушила я молчание.

Всё так же молча, Гейб отступил в сторону, жестом пригласив меня войти. Сделав пару шагов, я остановилась, оглядывая помещение и поражаясь удивительной несовместимости находящихся там предметов.

Старинные шкафы, набитые книгами, огромный письменный стол, огромные же кожаные кресла и диван, пара картин в резных рамах, письменный набор с чернильницей и пресс-папье – все это просто дышало стариной, было самым настоящим антиквариатом. И при этом соседствовало с кучей всевозможной современнейшей офисной техники. Напротив старинной картины висел огромный плазменный экран, на антикварном столе расположился супернавороченный компьютер. И, как ни странно, все эти, казалось бы, несовместимые вещи, смотрелись довольно органично. Мне этот кабинет напомнил самого Гейба – он тоже был и древним, и современным одновременно.

– Присядь, пожалуйста, – указывая на одно из кресел, сказал, наконец, Гейб. – Нам действительно нужно поговорить.

Я присела на указанное место, а он, к моему удивлению, уселся на диван напротив меня. До этого Гейб, наоборот, старался всегда оказаться как можно ближе ко мне, а теперь явно отстранился. И от этого мне стало больно.

Я смотрела на него, не зная, как начать разговор. Эта его отстранённость подействовала на меня отрезвляюще. Может, я всё себе навоображала, про его чувства? Иначе, почему он стал вдруг таким далёким.

Гейб запусти руку в волосы, явно уже ставшим привычным жестом, покусал губу, глядя в сторону, а потом, тяжело вздохнув, поднял, наконец, на меня глаза.

– Я должен перед тобой извиниться.

Я чуть не подпрыгнула. Опять?! Он опять извиняется?

– За что? – удалось мне выдавить из себя.

– За то, что набросился на тебя, как дикий зверь! – объяснил он как нечто само собой разумеющееся. Похоже, Гейб был несколько удивлён моей «недогадливостью».

Я фыркнула.

– Ты не набрасывался на меня даже когда БЫЛ диким зверем! Я тогда сама на тебя набросилась. И уж конечно, ты не сделал этого сегодня!

– В любом случае – я не имел права этого делать. Но не удержался, прости.

– Да прекрати ты извиняться! И чего ты не имел права делать?

– Целовать тебя, вот чего.

– Но почему? – я действительно не понимала.

– Потому что ты ещё ребёнок.

– Я не ребёнок! – взвыла я, вскакивая с кресла. – И ты не имел права делать только одно – извиняться и убегать, подарив мне самые прекрасные мгновения в моей жизни.

Я топнула ногой, после чего плюхнулась обратно в кресло и, надувшись, уставилась в окно. Наверное, моё последнее выступление нельзя было считать образцом взрослого поведения, но я была действительно обижена.

Я услышала, как Гейб подошёл ко мне, опустился на колени перед моим креслом и взял мою ладонь в свои руки. Я никак на это не отреагировала, продолжая дуться. Тогда он распрямил мой безвольный кулачок, нежно поцеловал ладошку, а потом прижал её к своей уже слегка колючей щеке. Не выдержав, я слегка погладила его щеку кончиками пальцев, давая понять, что начинаю оттаивать.

– Пойми, девочка моя, – прошептал он. – Мне безумно трудно. Я прожил больше трёх тысяч лет, у меня были женщины, но никогда и ни к кому я не испытывал такого чувства, какое вызываешь во мне ты. С той самой минуты, как я заглянул в твои смелые синие глазки там, на дороге, я понял, что отныне я навеки твой. А ты – моя. Я не знаю, что это такое произошло со мной, и как я это понял, но поверь – я просто это знаю. Быть рядом с тобой стало смыслом моей жизни, когда тебя нет рядом – мне тяжело. Когда я ранил тебя... Мне захотелось умереть. Но ещё страшнее для меня будет, если ты покинешь меня. Вот почему я сразу же забрал тебя к себе – боялся, что ты исчезнешь, боялся тебя потерять.

Говоря всё это, Гейб смотрел в пол, не решаясь глаз на меня поднять, и лишь периодически прикасаясь лёгким поцелуем к моему запястью. И не мог видеть, как мои глаза становятся всё шире, пока я смотрела на него, совершенно ошарашенная и шокированная такими откровениями. Потому что он абсолютно точно, практически дословно, повторял то, что сказала бы я сама, если бы стала описывать свои к нему чувства. Один взгляд в глаза пантере, – дикому зверю, придавившему меня к земле! – и я уже не принадлежала самой себе.

Значит, мы одновременно испытали одно и то же чувство? Эту невероятную, необъяснимую, неразрывную связь, которая возникла между нами.

Но если он испытывает то же, что и я – тогда тем более непонятно его поведение. Зачем убегать, если это взаимно? Хотя... Если я до этого момента не была уверена в его чувствах – возможно, и он до сих пор о моих не догадывается? Может, потому он и извинился – решил, что мне не понравился его поцелуй?