Позже вечером Санти и София сидели на скамейке неподалеку от дома. Было темно, и они позволили себе взяться за руки. Когда он сжимал ее ладонь два раза подряд, то это, как и моргание накануне, означало признание в любви. Она отвечала ему тем же. Они готовы были соревноваться друг с другом даже в этом. Вся семья уже спала, в доме было тихо, в воздухе разливалась долгожданная прохлада. Приближалась осень, и верным ее признаком был свежий ветер, нагонявший меланхолию.

— Я чувствую перемены, — сказала София, прижимаясь к Санти.

— Терпеть не могу, когда кончается лето.

— А мне все равно. Я люблю темные вечера у открытого огня, — призналась она, поежившись.

Он привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

— Представь, какие безумства мы совершали бы перед камином и как была бы шокирована мама, если бы узнала, — пробормотал он.

— Вот видишь, зима не такое уж и плохое время.

— С тобой все окрашивается в яркие краски. С тобой, Софи, не страшна никакая зима.

— Я не могу дождаться, когда буду знать, что и зима, и лето — наши. Мне хочется жить и состариться вместе с тобой, — мечтательно проговорила она.

— Мне тоже.

— Даже если я стану такой же невыносимой, как дедушка?

— Ну, тогда... — протянул он, покачав головой.

— У меня ведь ирландские корни.

— Об этом-то я и беспокоюсь.

— Ты любишь меня, потому что я не такая, как все. Ты сам мне говорил!

Она рассмеялась и прильнула к нему. Он поднял ей подбородок и погладил по щеке.

— Разве можно не влюбиться в тебя? — вздохнул он и поцеловал ее.

Она закрыла глаза и отдалась знакомому чувству: у нее кружилась голова, а по всему телу разливалось тепло от его поцелуев.

— Давай отправимся к дереву омбу, — предложила она, и он многозначительно улыбнулся.

— Только подумать, эта девочка была воплощением невинности всего пару месяцев назад, — пошутил он, целуя кончик ее вздернутого носа.

— А ты оказался змеем-искусителем, — лукаво проговорила она.

— Софи, неужели во всем только моя вина?

— Ты ведь мужчина, Санти, поэтому на тебе вся ответственность за совершаемые безумства. Ты должен оберегать мою честь.

— Честь, — усмехнулся он. — Что от нее осталось?

— Поверь мне, тебе еще есть над чем поработать.

— Софи, как я мог быть таким беззаботным? Немедленно отправляемся к дереву омбу, и я избавлю тебя от остатков чести раз и навсегда, — пошутил он, взял ее за руку, и они оба исчезли в темноте.

На следующее утро София проснулась от тех же позывов к рвоте, что и в остальные дни. Быстро побежав в ванную, она склонилась над туалетом и извергла из своего желудка все приготовленное Энкарнасион и съеденное во время ужина накануне. Потом почистила зубы и помчалась в комнату матери.

— Мама, я больна! Меня тошнит! — мелодраматически воскликнула она, падая на большую белую кровать.

Анна потрогала лоб дочери и покачала головой.

— По-моему, у тебя нет температуры, но я все же позвоню доктору Хиггинсу. Наверное, это какая-то инфекция.

Она поторопилась к телефону.

София лежала на кровати, но вдруг ее словно стальной рукой сжал за горло ужас. Что, если она беременна? Не может быть! Она отбросила эту мысль, ведь они ни разу не занимались сексом без презерватива. Кроме того, научно доказано, что презервативы на девяносто девять процентов уберегают от беременности. Не может она быть беременна. Но страх разоблачения уже закрался в ее душу. Она задрожала при мысли, что может принадлежать к этому несчастливому одному проценту.

Доктор Игнасио Хиггинс был семейным врачом Соланасов уже много лет. Его вызывали, и когда у Рафаэля случился приступ аппендицита, и когда Панчито заболел ветрянкой. Он ободряюще улыбнулся Софии и, расспросив о каникулах, принялся обследовать ее. Доктор задавал ей много вопросов, каждый раз понимающе кивая, когда получал ответ. Когда его старое сморщенное лицо покинула улыбка, и на нем отразилось глубокое беспокойство, София чуть не расплакалась.

— О, доктор Хиггинс, не говорите мне, что это что-то серьезное, — умоляюще произнесла она, и ее большие карие глаза наполнились слезами, ибо она уже знала ответ.

Иначе с какой стати он стал бы расспрашивать ее о менструальном цикле?

Доктор Хиггинс взял Софию за руку и с чувством похлопал по ладони. Покачав головой, он сказал:

— Боюсь, София, что ты беременна.

Он знал, что она не замужем. Он знал и о том, как ее семья отреагирует на такую новость, учитывая, что Софии едва исполнилось семнадцать лет.

Его слова выбили у нее почву из-под ног, и она ощутила пустоту в области солнечного сплетения, как бывает, когда машина быстро спускается под гору. В таких случаях ее папа раньше говорил, что она потеряла животик. Какая ирония судьбы! Больше всего она хотела бы сейчас «потерять животик». Обессиленно опустившись на подушки, она уставилась в потолок, глотая слезы. «Этот проклятый один процент», — с тоской думала она.

— Беременна! О, Бог ты мой! Вы уверены? Что же мне делать? — кусая ногти, вымолвила она. — Что же мне теперь делать?

Доктор Хиггинс попытался успокоить ее, но она была безутешна. Радужные картины будущего исчезали в темной дымке. Она не знала, что ее ждет.

— Ты должна рассказать об этом своей маме, — посоветовал доктор Хиггинс, когда она немного успокоилась.

— Маме? Вы, должно быть, шутите, — ответила она, бледнея. — Вы же знаете, какая она.

Доктор сочувственно кивнул седой головой. Он много раз был свидетелем подобных ситуаций: доведенные до отчаяния девочки с ужасом ждали того момента, когда тело начнет выдавать их деликатное положение, хотя при других обстоятельствах это событие было бы поводом для праздника. Он понимал, какая это драма для семьи, тем не менее, сердце его не очерствело, и он каждый раз сочувствовал будущим молодым мамам. Его серые глаза затуманились, и он пожалел, что не может дать таблетку от беременности.

— София, ты не справишься с этой ситуацией сама, тебе потребуется поддержка твоих родителей, — сказал он ей.

— Они придут в ярость. Они никогда мне этого не простят. Мама убьет меня. Нет, я не смогу ей сказать, — почти в истерике произнесла она, и ее губы, на которых всегда была улыбка, задрожали в гримасе боли.

— Но что же делать? Они узнают об этом рано или поздно, София. Ты не сможешь долго скрывать свое положение.

Она инстинктивно положила руку на живот и закрыла глаза. Внутри нее жил ребенок Санти. Она несла в своем теле частицу возлюбленного. Эта новость стала для нее большим ударом, но все равно ее сердце согревалось теплом при мысли о том, что у них с Санти будет ребенок. Она боялась разоблачения, потому что не представляла реакции родителей, но у нее не было другого выхода — ей придется открыться им.