Назвав как-то Дьюи «женихом в центре свадебного торта», острая на язычок Элис Рузвельт-Лонгсуорт, дочь всеми почитаемого президента Теодора Рузвельта, сделала его предметом всеобщих насмешек. В этом замечании точно схвачен образ надутого привереды, республиканца с Уолл-стрит; в нем словно нашли выход скрытые сомнения насчет этого кандидата, которые испытывала вся страна.

Трумэн же с каждым днем становился все агрессивнее. Он яростно наскакивал на Уоллеса и Термонда, обзывая отступников с Юга «твердолобыми», а сторонников Уоллеса — «представителями презренной горстки коммунистов». Впрочем, уоллесовские «прогрессисты» и без того вскоре разбежались каждый в свою сторону, ибо коммунистические симпатии кандидата размыли у него почву под ногами. По утверждению Майера, под конец его поддерживали только «те профсоюзы, где было сильно влияние коммунистов, и разрозненные группки интеллектуалов, выступавших за более либеральную политику в отношении Советского Союза. «Коммунисты, — замечает руководитель объединенного профсоюза автомобилестроителей Уолтер Ройтер, — самая лучшая обслуга в мире… Они пишут вам речи, они думают за вас… в этом и состоит беда Генри Уоллеса».

Последней каплей, переполнившей чашу, стало сравнение коммунистов с ранними христианами — Уоллес уподобил их христианским мученикам, — сравнение, которое, наверное, удивило бы львов в клетке. Но ему и этого, видно, показалось мало — Уоллес еще больше ослабил свои позиции, призвав американское правительство уйти из Берлина и формально признать компартию. На фоне беспардонной сталинской агрессии в Европе никто всерьез не отнесся к заявлению Уоллеса, будто ответственность за развязывание «холодной войны» несет американский империализм.

По мере того как Уоллес сдвигался все дальше влево, трумэновская тактика заигрываний с либералами становилась все более эффективной и лишала кандидата прогрессистов политической привлекательности. Президентская программа расширения гражданских прав, его умелая интрига в конгрессе явно подрывали тезис Уоллеса, согласно которому между двумя крупнейшими американскими партиями нет сколько-нибудь существенного различия.

Либералы еще теснее сплотились против Уоллеса. Международное объединение работниц текстильной промышленности выступило против Уоллеса как кандидатуры, «инспирированной коммунистами». Рейтер высказалось о нем более милосердно — «пропащая душа». Ведущий журнал либеральной интеллигенции «Нэйшн» заметил, что «донкихотовская политика Уоллеса может только сыграть на руку Дьюи, ибо она раскалывает ряды демократов».

Опираясь на результаты опроса общественного мнения (51 процент респондентов убеждены, что партию Уоллеса поддерживают коммунисты), Джордж Гэллап выразил уверенность, что «именно это является одной из причин того, что третьей партии Уоллеса так и не удалось рекрутировать сторонников».

Если ваша команда проигрывает одну игру за другой, остается, по существу, только один способ оборвать эту череду поражений — измениться. Быть может, и нелегко найти способ убедить тех, кто наверху, либо отдать бразды правления другим, либо начать действовать по-новому, и тут нет лучшего аргумента, нежели постоянные поражения на выборах.

Проиграв трижды подряд, демократическая партия изменила свой облик; она сделала ставку на Билла Клинтона и сдвинулась к центру. Республиканцы повторили тот же маневр, проиграв выборы 1992 и 1996 годов: они поддержали Буша и стали под знамена «консерватизма с человеческим лицом». Стоит политической партии и тем, кто ее поддерживает, побыть долгое время не у дел, как появляется гибкость.

Но что по-настоящему поразительно, так это насколько процесс партийных реформ усиливает самого реформатора, обеспечивая ему едва ли не автоматическую победу на выборах. Убийство дракона в собственных рядах может стать таким завлекательным зрелищем, что независимые избиратели, глазея на отцеубийцу, в конечном итоге слетаются к нему несметными массами.

В Америке это правило срабатывает особенно наглядно, ибо, если политика наша отличается партийным характером, то избиратели — нет. В Вашингтоне все либо демократы, либо республиканцы; из 535 конгрессменов только двое не подпадают под эти категории. Удивительно еще, что туалеты в Капитолии не разделены по признаку партийной принадлежности, как разделены они по признаку принадлежности половой.

Но если наша столица четко разделена на два лагеря, то избиратели, особенно в нынешнее время, не желают принадлежать той или иной политической организации. Правда, от 30 до 35 процентов граждан обычно называют себя демократами, от 25 до 30 — республиканцами; но большинство — 40 процентов — считают себя независимыми: чума на оба ваши дома. Каждый год они голосуют за кого-нибудь из демократов и за кого-нибудь из республиканцев, формально не приписываясь ни к одной из партий. Они ходят на свидания, но в брак не вступают.

Отчего же? Нередко оттого, что, хотя сам кандидат привлекает, партия, им представляемая, чем-то отталкивает. Скажем, отношение республиканской партии к абортам и контролю за торговлей оружием решающим образом понижает ее престиж в глазах независимых избирателей; точно такой же эффект производит финансовая зависимость демократов от профсоюзов и меньшинств, за которую приходится расплачиваться поддержкой их программ за счет кого-то другого.

Выходе президентской кампании 2000 года непримиримость партийной верхушки сделалась чрезвычайно наглядной на первичных выборах, когда независимые в подавляющем большинстве поддержали среди республиканцев сенатора Джона Маккейна и среди демократов — бывшего сенатора Билла Брэдли. Что же касается твердых партийцев, то они решительно выступили соответственно за Буша (против Маккейна) и за Гора (против Брэдли). Даже не пытаясь достучаться до независимых, и Гор, и Буш решили примириться с таким раскладом, усилить свои позиции в рядах верных сторонников и именно таким образом обеспечить себе победу на новых первичных выборах; при этом Буш упорно твердил, что Маккейн как-то недостаточно тверд в своей позиции по абортам, а Гор указывал, что реформаторские планы Брэдли в области здравоохранения отличаются некоторой робостью. Неудивительно, что кампания получилась едва ли не самой скучной за последние десятилетия.

Отчего же твердый приверженец партийной линии с таким трудом воспринимает сигналы извне и упорно не хочет ничего менять? Оттого, что чистоту позиции он ценит выше, чем победу. Преисполненный решимости любой ценой сохранить свою платформу, он «скорее будет правым (или левым), нежели президентом» (следует отметить, что автор этого знаменитого выражения Генри Клей проиграл три президентские гонки).

Догматизм партийных бонз может поставить свежеиспеченного амбициозного кандидата перед фундаментальной дилеммой: как привлечь на свою сторону достаточное количество независимых, без чего на выборах не победить, и сохранить при этом верность базовым позициям?

Необходимость каким-то образом примирить устремления трехгранного электората — демократы, республиканцы, независимые, — и двухпартийную систему — вот самая трудная проблема любого американского политика, рвущегося к власти.