– Да ну тебя с твоими творениями!..

– Нельзя просто красоту переделать под совершенное творение.

– Говорю тебе, она ему надоест, а деваться будет некуда. – Агния вздохнула и продолжала: – Катерина даже плачет как-то так, что становится понятно, что жизнь у неё кончилась. Она была за ним замужем двадцать пять лет! Я столько на свете не прожила.

Илья Сергеевич улыбнулся в темноте.

– И оказалось, что целых двадцать пять лет прошли напрасно. Просто так! Муж её больше не любит. Дети выросли. Знакомые, когда муж её бросил, бросили Катю тоже.

– Откуда ты знаешь? Она так говорит?

Агния кивнула.

– И получается какая-то чёртова несправедливость!

– Согласен.

– И с Матвеем тоже несправедливость.

Илья сбоку посмотрел на неё. Она покивала.

– Он талантливый художник, да? Оказывается, даже знаменитый! И вдруг заболевает какой-то неведомой болезнью и не может писа́ть! Он никому не нужен, сидит на берегу и думает о чём-то. Он же ни на что больше не годен! Так бывает со всеми талантливыми людьми, они приспособлены только для чего-то одного.

– Согласен, – повторил Илья.

– Он сам себе больше не нужен, – объясняла Агния серьёзно. – Ему незачем жить, а недавно ещё было зачем! И это очень несправедливо.

– Он кормит собаку, – вспомнил Илья.

– Какую собаку?

– Ту, которая ждёт его возле Зоиного магазина. По вечерам она прибегает сюда, и он её кормит.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел в окно. Можем вместе посмотреть. Который час?

Агния поднялась и подошла к окну – высокая и сильная, немного серебристая от осеннего лунного света, совершенное творение. Он стал у неё за спиной, обнял за плечи и положил подбородок на бритую тёплую макушку.

Они стояли у окна, смотрели в тёмный парк и думали вовсе не о Матвее и собаке.

– Почему ты больше не пишешь в блокноте?

– Пока нечего.

– Жалко, – вздохнула она.

– Почему?

– Мне так нравится, как ты пишешь! Как курица лапой. И делаешь умное лицо.

– Оно у меня от природы умное, – заметил Илья Сергеевич, целуя Агнию в висок.

– Тебе вправду кажется, что я красивая?

Он хотел опять прочесть небольшую лекцию о её совершенстве, но движение снаружи привлекло его внимание. В белых языках тумана кто-то шёл, как вброд, появляясь в свете из окон и вновь пропадая в темноте.

– Там кто-то есть, – зашептала Агния. – Во-он, смотри!

– Я же тебе говорю, – тоже шёпотом ответил профессор. – Матвей кормит собаку.

Он дотянулся до щеколды – в номере люкс «Николай Романов» на окнах были щеколды, – осторожно повернул её и, сильно и неслышно дёрнув, приоткрыл окно.

В комнату ворвался холод, запах сырых листьев и дальний шум леса.

Ничего не было видно. Лес шумел, и ветер завывал в старинных печных трубах – негромко, но словно с угрозой.

– Где он? – на ухо Илье спросила Агния.

Он чувствовал её губы на своём ухе и смотрел вниз.

Ещё тень мелькнула в стороне и пропала, потом мелькнула ещё раз.

– Где ты? – негромко позвали снизу. – Иди сюда!

Ветер налетел, и лес сразу сильно и тревожно зашумел.

Произошло движение, раздался резкий звук, потом всхлип или стон.

Илья рванул на себя раму.

– Эй! – заорал он во всё горло. – Что там происходит?! Матвей!

Чёрная тень метнулась в одну сторону, потом в другую.

– Матвей!..

– Что случилось? – испуганно спросила Агния. – Я ничего не вижу.

Он схватил джинсы, кое-как втиснулся в них, нацепил рубаху и полез в окно.

– Ты что?! Второй этаж!

Но ему некогда было идти по лестнице!..

Держась руками, он вылез на полукруглый холодный парапет. Водосточная труба, которая могла ему помочь, была через два окна. Лицом к стене, нащупывая босой ногой опору, он шагнул раз, потом другой, изловчился и перехватил руками жестянку подоконника.

Агния торчала в окне – тёмный силуэт.

Илья добрался до трубы, пристроил голую ступню на ледяное металлическое кольцо, упёрся, обнял трубу, примерился, побалансировал и спрыгнул.

– Матвей, ты где?!

Ничего не было видно. Света из окон первого этажа не хватало, он едва доставал до детской площадки.

Ветер качал качели, они поскрипывали.

Уить, уить.

Илья побежал по лужайке мимо площадки в сторону леса. Ему казалось, что он бежит в озере из чернил и не двигается с места.

Он споткнулся, упал на колени и локоть, охнул, перекатился, повернулся и понял, что споткнулся о тело.

Матвей лежал лицом вниз, вытянув руки по швам.

Трудно дыша от боли, Илья подполз и перевернул его.

Матвей – или то, что было раньше Матвеем – медленно и нехотя, словно стараясь не пугать, перекатился на спину. Голова свалилась набок.

– Матвей? – позвал Илья.

Ему страшно было смотреть и трогать его. Пересиливая себя, он всё же наклонился и посмотрел и потрогал за руку.

Распахнулась кухонная дверь, залив жёлтым светом чёрную траву, вспыхнул над крыльцом фонарь, выскочили люди.

– Я не знаю, жив он или нет, – стоя на коленях, сказал Илья этим людям.

Кто-то вскрикнул, побежал, зажглись фонари.

– Илья, – говорили сверху, – вставай.

Вокруг кричали и двигались.

– Мужики, давайте его в машину и в больницу. Ну! Кто там?! За руки, за ноги! Взяли!.. Где здесь больница?.. Я знаю где, пустите! Нельзя трогать! Врача надо!

Запричитала какая-то женщина.

– Господи помилуй, никак и этого убили! Что ж это делается, люди?! Помогите! Нас тут всех переубивают!

Илья потянулся и потрогал голову Матвея – или того, кто раньше был Матвеем. Илья точно помнил, что у Матвея были светлые волосы, а сейчас они казались тёмными. На пальцах осталась липкая и тёплая чернота.

– Илья, не трогай его! Вставай!..

Кто-то велел женщине замолчать, и она послушно перестала голосить. Засигналила машина, два расширяющихся световых ствола как будто упали сверху на лужайку.

– Так, подняли его! За плечи и за ноги! Раз-два! Взяли!

Тело Матвея подняли, руки свесились и потащились по траве.

Хлопнули двери, заревел двигатель, свет задвигался, то приближаясь, то удаляясь, и вскоре исчез.