Пути Господни неисповедимы, и объяснить тот факт, что в 1815 году — и так в течение века — «преподобные отцы» были все сплошь сварливыми, нетерпимыми, распутными и неуживчивыми, можно лишь тем, что приходы были нищими, а приносимые ими доходы жалкими, и что удаленность от остального мира и материальные условия не позволяли быть слишком требовательными в выборе пастырей. Едва ступив на остров, эти служители Господа тут же обнаруживали все свои дурные наклонности и становились постоянным источником неприятностей для администрации. Все они отличались крайней скупостью и раскошеливались лишь на вкусную еду и бренди, к тому же были грубы и всегда готовы затеять скандал, что и являлось причиной яростного соперничества между политической властью и этими странными миссионерами. А в начале века, с прибытием Наполеона, ситуация становится еще более щекотливой, ибо англиканская Церковь обретает неслыханное могущество, которое при королеве Виктории превратится в удушающее ханжество. Реформатская Церковь находится в зените: после долгих лет борьбы и поисков средств искоренения папизма англиканская Церковь наконец-то чувствует себя хозяйкой положения. Связанная с правительством, начиная с Генриха VIII, пользуясь поддержкой премьер-министра, который назначает епископов, она позволяет своим служителям публично выражать свое мнение, критиковать, порицать и даже осуждать сильных мира сего, что на Святой Елене порождает весьма затруднительные ситуации. Воспитатель детей Балькомба, преподобный Сэмюэль Джонс, в течение некоторого времени являвшийся первым капелланом Компании, так неистово нападал на губернатора в своих проповедях, что его отстранили от должности, а он в ответ разразился яростным памфлетом на двадцати шести страницах. Другой пастор, посвятивший себя обращению на путь истинный грешников, имел дерзость написать проповедь, адресованную «Наполеону Бонапарту», и отправить ее лорду Батхэрсту для передачи Императору!

Какой же властью обладали пасторы в этих удаленных краях, где правоверные пребывали в первородной слабости и невинности? В глазах этой жалкой и робкой толпы служители культа совмещают власть теологическую и политическую, где неразрывно слиты крест и меч. Все делается во имя Святой Троицы и его величества короля Англии, что позволяет безжалостно карать правой рукой, левую положив на Библию. А когда на такой затерянной в океане скале, как Святая Елена, губернаторы и пасторы агрессивны и постоянно не согласны друг с другом, какие тут разыгрываются баталии! Так, в 1816 году противостояние сэра Хадсона Лоу и преподобного Ричарда Бойза сулило громкие скандалы: слухи о их стычках доходили даже до Лондона и прекратились лишь с отъездом первого в 1821 году.

Бойз, тридцати лет от роду, исполняет свою должность с 1811 года и обладает тем преимуществом, что «играет на собственном поле». Он совершает богослужение в Сент-Поле, в двух шагах от Плантейшн Хаус; маленькая калитка между двумя парками позволяет губернатору отправляться по воскресеньям в церковь, почти что на манер английских сквайров, пешком и с тростью в руке. По словам одного английского путешественника, это непростой приход. «Нравственное состояние населения удручающе, — пишет он, — пьянство и разврат — дело обычное во всех слоях населения». Современники изображают Бойза человеком честным и благочестивым, но несгибаемым, как церковная свеча, и непреклонным, как пророк, мученический крест коего он несет, ибо считает себя мишенью черни, злобно и жестоко высмеивающей служителя Господа. Служителя, правда, бестактного и ограниченного, поддерживаемого кликой таких же, как и он, сварливых ханжей. Говорят, что он имеет скверный обычай шпионить за своей паствой, а затем обличать провинившихся с амвона и требовать наказания, а чтобы порок и безверие нигде не могли найти себе убежища, вмешиваться во все происходящее на острове, чего Лоу конечно же не может допустить. А когда окажется, что путь ему преграждают соглядатаи губернатора, беспокойному пастору останется лишь мстить, провозглашая с амвона анафемы и делая коварные намеки на «заброшенный и погрязший в пороке остров» в присутствии властей и мелкого приходского люда. Он, увы, не знает чувства меры и бросает на одну чашу весов весь свой религиозный пыл, свое неистовство, свою нетерпимость и злобу, а когда это может быть ему полезным, то обвиняет губернатора в Совете. Джеймстаунские архивы полны его посланиями, предостережениями, протестами и просьбами. В июне 1816 года — возможно, для того, чтобы понять, чего стоит Лоу, — он направляет в замок, где размещается Колониальное правительство, весьма сдержанное прошение, чтобы добиться повышения заработной платы школьным учителям, заявить о плохом состоянии кладбища, нехватке школьных учебников и необходимости установить доску перед городской церковью и изменить режим работы ризничих. Довольно цинично, но с той же энергией он сражается и за свой собственный статус: хотя Компания выплачивает ему 108 фунтов за жилье — в ту пору это весьма существенная сумма — он засыпает Совет жалобами в связи с реквизицией его дома в Джеймстауне.

А с Советом сей пастор установил прочные связи еще в 1811 году: Уилксы, Доветоны, Лич — люди, строго соблюдающие религиозные обряды, и благодаря им Церковь, в лице пастора, захватила себе львиную долю в администрации. Она заботится о школах, наблюдает за госпиталями и казармами, печется о пропитании бедных и наставлении невежественных, защищает рабов, через фабричный совет содействует принятию некоторых законов, а потому у ее главы вполне могло возникнуть пьянящее ощущение, что именно он стоит у руля корабля. Прибытие сэра Хадсона Лоу и оккупация острова регулярными войсками лишают его этой частицы власти и даже ставят под вопрос самое его влияние.

Жестоко страдая из-за своего падения, он берет реванш, тяжело поднимаясь с суровым лицом, полузакрыв глаза, по ступеням кафедры, чтобы произносить свои проповеди, ставшие знаменитыми на острове не благодаря своим литературным достоинствам, а из-за того шумного резонанса, который они вызвали. Сначала было дело Плэмпина: узнав о внебрачной связи второго лица в военной иерархии, тот, кого Лоу прозвал «прелатом», громогласно возмущается этим гнусным грехом. Начав кампанию с ядовитых намеков — ах! святой человек! — он завершает ее публичным изобличением и требованием: адмирал должен прогнать преступную женщину и вновь найти путь в храм Божий. Губернатор оказался в затруднительном положении, потому что ему нужно было сделать выбор: поддержать адмирала — значило навлечь на себя гнев духовенства и ненависть преподобного отца, который не преминул бы наводнить британскую религиозную прессу своими статьями; встать на сторону Бойза — значило толкнуть адмирала в лагерь своих противников, и так уже довольно многочисленных. Лоу принял самое благоразумное решение, не встав ни на чью сторону, по крайней мере официально, ибо письменные тому свидетельства отсутствуют. Может быть, вопрос решился в тиши его кабинета, и он имел бурное объяснение с пастором? Или же ему удалось откладывать решение этого вопроса вплоть до отъезда адмирала? Вполне возможно, ибо морализаторская кампания внезапно прекратилась, и адмирал мирно наслаждался в буколической обстановке дома Бриаров земными радостями греха.

Не следует заблуждаться относительно личности этого странного миссионера: его рвение не является исключительно религиозным, оно отмечено печатью непримиримого абсолютизма, столь характерного для микроскопического сообщества, где посредственные умы оспаривают друг у друга право на крохи власти. Ссоры Бойза с Плантейшн Хаус, с Лонгвудом и с Индийской компанией свидетельствуют о том, что Церковь на Святой Елене, в лице своего старейшины, готова отдать в ведение губернатора административную жизнь, а себе, невзирая ни на что, взять контроль и руководство делами общественными и семейными и не выпускать из рук управление местной политикой. Пусть губернатор Лоу занимается своими государственными пленными, а все прочие заботы возлагаются на Церковь; таково было абсурдное желание преподобного Бойза.