Полудница не двигалась, замерла. Казалось, что встреча у заброшенной рыбачьей хижины с человеком удивила ее. Гульшан инстинктивно отступила к воде – добежать до реки, нырнуть, переплыть на другой берег. Она успела подумать о том, что было бы малодушно бросить здесь Азима.

Полудница шевельнулась, резко, как геометрическая метаморфоза, поменяла позу.

Гульшан нервно сглотнула, почувствовала, как ноги прирастают к земле от ужаса, пускают в песок невидимые корни.

«Герой липовый!» – зло подумала девушка. – «Кого ты там хотела спасти, если даже себя не можешь?»

Как ни странно, самоирония помогла ей преодолеть первый шок. Девушка огляделась в поисках оружия: палки, камня, чего-то тяжелого. И тут же вспомнила, что это бесполезно.

«Говорить. Нужно с ней поговорить».

Гульшан открыла рот, издала невнятный хрип. Язык превратился в кусок резиновой покрышки, не желал слушаться ее.

«А ну-ка, успокойся!» – приказала она себе и сильно ущипнула за руку.

Полудница уловила смену настроения, испускаемый ею свет потускнел.

Гульшан разглядела детали ее внешности. Местами виднелись лохмотья, некогда белые, а теперь испачканные и поношенные, что-то вроде больничной рубашки. Худые узловатые руки, голые стопы. Сияние, пускай и не такое яркое, не позволяло разглядеть лицо женщины, которая стояла перед ней.

«Женщина?» – эта мысль окончательно вывела Гульшан из ступора.

Ну, конечно, очевидно, что она была человеком, возможно, совсем недавно. Если так, какого она возраста? Помнит ли она свое прошлое, способна ли понимать речь?

В руках полудницы блеснул медный черпак. Похоже, она не могла решить, что делать с непрошеным гостем. Вода из черпака тонкой струйкой лилась на землю.

Азим так и сидел, опершись спиной о дерево. Он, кажется, ничего не замечал вокруг себя, ему становилось все хуже. Гульшан поймала себя на том, что смотрит на него, а полудница, словно уловив ее мысли, двинулась к старику.

Девушка вскрикнула, но не осмелилась перегородить дорогу чудовищу, споткнулась о кочку, упала навзничь.

«Все повторяется» – в истерике думала Гульшан. – «Пациент на пляже, к которому мы приехали с бабушкой на «скорой»… У него тоже было что-то с сердцем?».

Почему их тянет к больным? Или в их присутствие людям делается худо?

У нее закружилась голова.

– Отойди от него! – Гульшан услышала свой голос, как чужой.

Полудница не обратила на нее никакого внимания. Она приблизилась к старику и наклонилась, рука, источавшая слабое сине-желтое свечение, потянулась к Азиму.

Чудовищным усилием воли девушка заставила себя сдвинуться с места. Одеревеневшие конечности делали ее неуклюжей, и ей приходилось мысленно приказывать ногам сделать шаг, затем еще один.

Сейчас рука полудницы прикоснется к нему, и старик вспыхнет, как пропитанный горючим факел. Или она оставит смертельный ожог на его коже… Или высосет душу!

Сбить с ног, оттолкнуть в сторону! Гульшан бросилась вперед, но тут случилось нечто странное, и она остановилась, взрыхляя подошвами песок. Азим поднял потное лицо и поглядел прямо на полудницу, а ее ладонь нежно, по-матерински, погладила его по щеке.

– Мария, – произнес старик глухо. – Это ты…

Гульшан почувствовала новый приступ головокружения. «Мария. Так звали дочь Азима, которая пропала на горе Шахан. Но причем здесь она?».

Девушка, не отрываясь, следила за движениями полудницы, как ее рука медленно опустилась вниз, а ладонь плотно прижалась к груди Азима. Мышцы его шеи мгновенно обмякли, голова опустилась.

– Оставь! – на этот раз девушка крикнула во всю мощь, не раздумывая, вцепилась в руку полудницы, прижатую к груди старика, и постаралась отнять.

Это касание заставило девушку взвыть. Плоть полудницы обожгла, но не жаром углей, а ледяным холодом, который расползался от ладони чудовища по груди Азима.

И тут Гульшан подняла глаза и увидела ее лицо. Может, в первый и последний раз в своей жизни. Монстр? Чудовище? Нет…

Сухая песчаная кожа. Глубокая страдальческая складка между опаленных бровей. Застывшие глаза, в которых ни слезинки, только мертвый дух пустыни, жажды, голода. Глаза, в которых страх иссушил последний человеческий родник – надежду. Это лицо вздрогнуло, поплыло, задрожало у Гульшан перед глазами, будто его лепили из клубов мягкого дыма. Девушка видела тонкий красивый нос матери и смеющиеся губы отца, строгий цепляющий взгляд бабушки, превращающийся в нежный и мягкий тети Альбины.

Почему Азим назвал полудницу Марией? Он что-то перепутал. В этом лице все те, кто когда-то любил Гульшан, радовал, целовал…

Горело. Слепило. Кололи лучи. Девушка зажмурилась и потрясла головой.

Тело полудницы заискрилось, вспыхнуло и моментально потухло, а Гульшан подбросило в воздух с такой силой, что она перевернулась через голову и чуть не сломала шею. Какое-то время ее ничто не волновало. Темнота… Как же хорошо в темноте.

Кожа на лице пылала. Девушка открыла глаза, застонала.

Когда белые мушки перестали шнырять перед глазами, и Гульшан подняла голову, ничто вокруг не напоминало о сверхъестественном, о чудовищах и грезах наяву. Вернее, почти ничто: у ясеня, где, прислонившись, сидел Азим, в воздухе завис хрупкий силуэт. Постоял секунду и рассыпался темным пеплом. Мгновение в воздухе еще можно было разглядеть очертания правой руки, приложенной к сердцу старика, но и она вскоре рассеялась.

Гульшан подползла к Азиму, прощупала шею, поднесла ладонь к мокрым ноздрям. Ни пульса, ни дыхания. Она сотни раз реанимировала больных, возвращала к жизни, а теперь ей не хватило бы сил на то, чтобы надавить ему трижды на грудь или вдохнуть воздух в легкие. Ее одолело сонное безразличие. Пение птиц, журчание воды, треск цикад – звуки природы рассеивали внимание, убаюкивали, гипнотизировали. Она забылась и никак не могла понять, что делает здесь, возле рыбацкой хижины, рядом с трупом старосты Мирного.

В эту полифонию ворвался короткий мяукающий плач. Гульшан встрепенулась, поднялась, бледная, ошалевшая.

«Ребенок. Мы шли за ребенком!»

Какой-то рубильник включился в ее мозгу, а детский голос вдруг позвал снова – капризно, требовательно.

«Где ты? Где?»

Над водой летали стрекозы. Пахло тиной, от реки веяло прохладой. Лето. Середина дня. Девушка тупо уставилась на покосившуюся избушку.

«Хижина. Там».

Она поплелась к лачуге. Под ногой что-то звякнуло. Откатился пустой медный ковшик – воду давно впитал песок.

Гульшан поднялась по ступеням, вошла в полумрак хижины. Часто заморгала, привыкая к темноте.

Первое, что она увидела, – лавку вдоль стены, на которой кто-то аккуратно разложил странные находки: жестяные банки, ржавые пружинки, несколько монет, потерянную блесну, куклу без головы, фантики от конфет, сморщенное яблочко, дикую малину. В углу валялись брошенные сети. У стены ржавела коптильня.

Плач затих, перешел в тихие всхлипы.

– Выходи, не бойся…

Из-за коптильни показалась светлая головка, и на Гульшан уставились два