– Ах ты, негодяйка! – закричала я в бешенстве. – Я тебя оживила, а ты, дрянь такая!.. Да как ты смеешь!..

Утерев с губ слюнную пенку, я бросила вдогонку вторую подушку и закричала еще более истерично:

– Лучший Друг! Немедленно иди сюда!

Он неохотно пополз по полу к кровати, то и дело останавливаясь, как бы проверяя, как там Лучшая Подруга, жива ли, не зашибло ли ее невзначай подушкой.

Когда он взобрался ко мне на постель, я схватила его и принялась с остервенением колотить по пальцам, словно пощечинами била.

– Мерзавец! Кобелина!

А он терпел и не вырывался, лиши вздрагивал от ударов, пока я не истратила всех сил и не задышала собакой.

– Дрянь!.. – шипела я пересохшими губами, а Лучший Друг вдруг принялся меня гладить по щекам, плечам, животу, успокаивая мои вздрагивающие мускулы, и как будто извинялся тем самым.

– Все равно ненавижу! – сказала я почти беззлобно. – Где она, эта твоя партнерша? Зови ее сюда!

Лучший Друг приподнялся в кровати и замер, словно ужасом охваченный.

– Не бойся, – успокоила я. – Не трону ее.

Тогда он спустился на пол и помчался в темноту, где по его разумению должна была находиться Лучшая Подруга. С минуту я слышала какие-то шебуршения, словно Лучший Друг уговаривал ее повиноваться, успокаивая, что ничего страшного не случится, что я уже спустила злобные пары, а потом руки появились вместе. Он подсадил ее, как истинный джентльмен, и она, вся трясущаяся от страха, предстала передо мною, переминаясь с пальчика на пальчик.

– Ну, моя дорогая, – спросила я строго голосом помещицы, отчитывающей провинившуюся крепостную, – как же ты могла поступить так со мною? Ведь не подобает совершать такое в приличном обществе.

Лучшая Подруга стояла, опустив плечо, словно виноватый ребенок голову.

– Что же ты молчишь? – продолжала я, как будто не знала, что ей никогда не будет суждено ответить на мои вопросы. – Ты очень передо мною виновата, и я должна тебя наказать. Надеюсь, ты понимаешь это?

Рука опустила плечо еще ниже, но тут перед моими глазами засуетился Лучший Друг, тряся указательным пальцем, мол, я же обещала не трогать ее.

Меня раздражало его мельтешение, я отодвинула его и сказала:

– Бить я ее не буду! Я свои обещания выполняю! Но наказание последует!

Я задумалась над тем, какое средство избрать для экзекуции провинившейся, но ничего путного нафантазировать не могла, к тому же и злость моя совершеннейшим образом испарилась, оставив место лишь легкой досаде.

– Уже поздно, – отступила я. – Позаботимся о наказании завтра! А теперь спать!

Обрадованные руки чуть было не слетели с кровати птицами, но я пресекла полет Лучшего Друга окриком:

– А ты останься!

Он покорно улегся рядом, но уже не гладил меня по волосам, как обычно, а просто лежал устало, и казалось мне, что вздыхает он тяжело, как переживающий горе человек.

И тут я придумала!

Вы знаете, дорогой Евгений, какая чудесная мысль пришла мне в голову?.. Ай-яй-яй, какая прекрасная мысль!.. Я пришлю Лучшую Подругу вам! Пусть она живет, мой милый, с вами и станет моей рукой на вашей груди, как Лучший Друг является вашим продолжением и успокаивает мое сердце!.. Теперь, мой родной, когда мы оба готовимся стать родителями голубоглазой девочки, нам обоим необходимо больше тепла и ласки, которые, как мне кажется, смогут обеспечить руки!..

Счастливая своей придумкой, я заснула сном праведницы, а на следующее утро собралась в дорогу. Прежде всего я нажала на костяшку пальца Лучшей Подруги, отключая ее от реального мира, а потом принялась успокаивать Лучшего Друга, объясняя, что это вовсе не наказание, а мера, необходимая для транспортировки руки в Москву на новое место жительства.

От моих объяснений Лучший Друг пришел в еще большее исступление, закрутился волчком по комнате, затем взметнулся на письменный стол, где попытался перерезать себе вены о ножичек для вскрытия писем, бывшую пилочку для ногтей, укрепив ее в щели. Но оружие оказалось окончательно тупым и особого вреда не принесло, лишь слегка покорябало кожу.

Дабы Лучший Друг не учинил над собою более серьезных предприятий, я привязала его за кисть к ножке стола и, погладив бицепс, попыталась объяснить, что так надо, иначе ничего хорошего не выйдет, и чтобы он по возможности не обижался на меня.

Обмотав Лучшую Подругу шерстяным платком, я перевязала его бечевкой, а затем уложила в спортивную сумку с теннисной ракеткой, нарисованной на боку.

Мне необходимо было успеть на четырехчасовой автобус, идущий в город, а потому я, застегивая на ходу пальто, выкатилась во двор. Я, конечно, знала, во что превратятся мои руки после этого путешествия, ведь до автобусной станции предстояло преодолеть почти три версты, а в городе один Бог знает сколько нужно сделать пересадок, пока я доберусь до вокзала.

Вежливые и сердобольные люди внесли коляску вместе со мною в автобус, который тут же отправился по снежной дороге в Санкт-Петербург. Пот тек с меня ручьем, и какая-то пожилая женщина, укутанная в пуховый платок, запричитала на весь автобус:

– Ой, бедненькая! Что же с ножками твоими приключилось, у такой молоденькой?

Она порылась в своей кошелке и, выудив из нее монетку, протянула мне.

– На-ка, болезная, копеечку!

– Да что вы, в самом деле! – разозлилась я. – Что я, нищенка какая-нибудь!

Старушка обиделась и забубнила себе под нос о человеческой неблагодарности, а со всех сторон ее поддержали попутчики, совестя меня, что бабушка делала все от чистого сердца, а я не поняла ее благородных устремлений и не приняла подарка с открытым сердцем.

В конце концов, чтобы не напрягать обстановки, я извинилась перед старушкой, а та в ответ поджала обиженно бесцветные губки и процедила:

– А копеечку я тебе теперь не дам!

И тут я увидела его!.. Он сидел на переднем сиденье, втянув голову в плечи, прикрываясь большим медвежьим воротником. На черном драпе пальто таяли снежинки, он то и дело поводил шеей, и капли скатывались куда-то под ноги.

Господи! – взмолилась я про себя. – Не дай, Господи, чтобы он меня заметил!

Не успела я договорить молитву, как Владимира Викторовича что-то насторожило, он заворочал головой, бросая на попутчиков подозрительные взгляды и посекундно вскашливая в тепле после морозной погоды.

Я сидела в своей коляске на задней площадке, сокрытая многочисленными пассажирами, и потому он все же меня не заметил и принялся наблюдать в окно природу, подсматривая в мокрый кружочек, который кто-то проделал теплым пятаком на замороженном стекле.

– Хочешь хлебушка? – спросила старуха в пуховом платке громко и неожиданно.