– Где остальные?

– Нарвались на банду в лесу, двое нас осталось.

– А кто это с тобой, ты зачем его сюда привел? Это нарушение правил.

– Я знаю, – странным голосом ответил спецназовец.

Он сделал шаг влево, открывая Липатову сектор для ведения огня.

Остальное произошло почти мгновенно.

Абраменко палил из пистолета, будто очередью, – настолько быстро следовали выстрелы. У Андрея так не получалось, но не ожидавшие нападения охранники предпринять ничего не успели.

У Липатова мелькнула злорадная мысль: «Спецура… Даже не пикнули… Будто лохи какие!»

Раненых он добивал уже без всяких эмоций, отстраненно осознав, что окончательно превратился в бездушного исполнителя чужих приказов. Будто щелкал монстриков в наскучившей компьютерной стрелялке – дежурно, без азарта.

И ни любви, ни тоски, ни жалости…

Находившиеся за стеклянными переборками ученые застыли соляными столпами. И только лица и глаза их жили испугом, когда ничто уже не имеет значения, когда жизнь может оборваться в следующую секунду – раз и все. И не будет уже более ничего.

Они, спокойно создававшие страшные генетические машины для убийства, вдруг во всей мере осознали, как хрупка человеческая жизнь, как ценна она для каждого и как хочется жить.

Абраменко не терял времени даром. Он стремительно приблизился к Петрову, потерянно стоявшему посреди зала и, наверное, впервые не знавшему, что предпринять.

– Слушай сюда, клизма! – с угрозой произнес спецназовец. – Жить хочешь?

Петров торопливо и мелко закивал. Губы его тряслись, а расширившиеся зрачки заполнил страх.

Тот, кто отвечал за безопасность лаборатории, вдруг взбунтовался. Совсем как роботы в древней пьесе Чапека. И было в этом бунте что-то неправильное, противоестественное, вышибающее из колеи. Петров растерялся.

– Тогда открывай свой сейф. Все бумаги, материалы, расчеты на стол. И помни: твоя жизнь не стоит ни копейки, потому как Михельсон у нас. Если ты и впрямь не решил геройски расстаться с жизнью, то не делай глупостей, и тогда, может, еще сгодишься, послужишь новым хозяевам, – давил на него спецназовец.

Петров как-то скособоченно и суетливо метнулся в свой закуток.

– Мажор, проследи, – распорядился Абраменко.

Липатов бросился за ученым, догнал его в два прыжка. Плечи Петрова тряслись, как у столетнего старика.

«Колбасит мужика не по-детски», – хмыкнул про себя Андрей.

Ему на секунду стало жалко этого благообразного мужчину.

С улицы донеслись глухие отзвуки беспорядочной стрельбы. Ни Липатов, ни его напарник этого не ожидали. Для вступления в игру основной группы во главе с капитаном было еще рано. Значит, что-то пошло наперекосяк.

Выстрелы непроизвольно отвлекли Липатова. Он не заметил, как Петров произвел несколько странных манипуляций, и не сразу увидел, что последовало за ними. Однако знакомый нечеловеческий вой совсем рядом, за полупрозрачной перегородкой, парализовал Андрея.

Он почти не сопротивлялся, когда Петров прыгнул на него и вцепился пальцами в горло. Только когда стало трудно дышать, Андрей очнулся и вступил в борьбу, пытаясь оторвать руки ученого от своей шеи.

До него донеслись безумные крики людей и рык монстров, краем глаза он улавливал мечущиеся тени. Вдруг он увидел, как на полупрозрачную перегородку словно плеснули кружку, полную крови, и она поструилась по стеклу тонкими длинными струями.

С большим трудом ему удалось оторвать руки ученого от своей шеи. К тому же Петров, не привычный к длительной и тяжелой борьбе, выдохся. Андрей свалил его с себя, взгромоздился сверху и дважды врезал по лицу. Профессор перестал сопротивляться и теперь лежал без сил и воли к сопротивлению. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.

– Ты что сделал?! – прохрипел Липатов.

– Я… открыл ящик… Пандоры… – прерывисто выдохнул ученый и заперхал сдавленным смехом: – Мои детки вырвались из клетки.

Андрея окатила волна дикого ужаса. Он оглянулся, но в закутке, кроме них, никого не было.

– Зачем?! – спросил он. – Зачем?!

– Я их создал… Мне решать…

Липатов поднялся, подобрал пистолет, опасливо выглянул в большой зал, увидел растерзанные тела других ученых и Абраменко. Ворота оказались приоткрыты.

– Кто открыл ворота? – спросил он.

– Я, – ответил Петров, продолжая лежать на полу.

– Значит, эти твари вырвались на волю?! Сколько их?!

– Семь. И каждый последующий лучше предыдущего. – Ученый победоносно, снизу вверх смотрел на Липатова. – Это мой лучший проект. Смысл всей жизни, вершина моей карьеры.

– Вершина, говоришь? – зловеще переспросил Андрей. – Тогда наверх тебе пути уже нет. Только вниз.

Он навел пистолет на ненавистного ему человека, но неожиданный сильный удар по руке помешал нажать на спусковой крючок.

Из-за спины возник Метис.

– Отставить, боец, – процедил он. – Мне он нужен живым.

Петров сел на стул и демонически расхохотался:

– Такие, как я, всем нужны. И вы не убьете меня, потому что вы – никто! Жалкие исполнители чужой воли тех, кто правит этим миром, кто решает, быть или не быть, кому нужны мои идеи и знания.

– Ты прав, клизма, – недобро ответил капитан. – Убить тебя я не имею права. Но…

И тут комитетчик сильно ударил ногой в грудь сидящего ученого. Тот улетел вместе со стулом, опрокинулся навзничь и болезненно свернулся калачиком. Капитан стал бить его ногами, приговаривая:

– Это тебе за моих ребят… За Дикого! За Поручика! За…

Липатов едва сумел оттащить его от профессора.

Комитетчик очнулся, схватил ученого за отвороты халата и вздернул вверх.

– Встать! Где документы?!

– В сейфе… – разбитыми губами промямлил тот.

– Открывай.

Место для засады старшина выбрал практически идеальное. Метрах в тридцати от дороги, по которой проследуют боевики, находилось возвышение – «бугор», как окрестил его для себя и для остальных старшина. Расстреливать с такой позиции вражеские колонны сам бог войны велел.

Дорогу планировали перегородить УАЗом со «станкачом», здесь остался старшина. Он находился от основной группы метрах в семидесяти. Для «Утеса» это практически в упор.

На бугре расположились четверо парней, вытянувшись в недлинную цепочку.

Предполагалось, что машин будет пять. Во всяком случае, именно столько покинуло базу, но, как говорилось в знаменитом стихотворении: «За время пути собачка могла подрасти», ну, или наоборот.