Неумолимо приближающаяся свадьба дочери сводила Гридина с ума. Он потерял сон, а снотворное не помогало. Выпив таблетку, Михаил Маркович проводил ночь в некрепкой, чуткой дремоте, слыша каждый шорох, стук или собачий лай за окном. А утром, чувствуя себя словно в дурмане, кое-как добирался на работу и проводил день в туманной неопределенности, плохо соображая, что к чему. Изнурительное полусонное существование выматывало силы, подрывало здоровье.

Находясь дома, Гридин старался ни во что не вмешиваться, ничего не видеть и не слышать. Он отгородился от своей семьи глухой стеной непонимания и боли, которой ни с кем не мог поделиться. Вертлявый, пестро и нелепо разодетый Жоржик, с вечной наглой улыбочкой на кукольном личике, выводил его из себя. Дело дошло до того, что Михаил Маркович не мог смотреть на собственную дочь, которая казалась ему грязной, отвратительной. Эта грязь как будто прилипла к ней из-за ее отношения к жениху, невидимой аурой фальши и притворства окутала ее, сделав жалкой, насквозь пропитанной слащавым восхищением и глупым подражанием «этому попугаю», как называл Жоржика про себя Михаил Маркович.

Вслух он уже не смел сказать такого, рискуя разорвать последние тонкие нити, связывающие его с женой и дочерью. Он презирал их из-за Жоржика, но продолжал любить их и страдать из-за их нелюбви к нему. Он давал им деньги, выполнял все, о чем они просили его, молча и без возражений, затаив глубоко внутри обиду и недоумение: на кого они променяли его? И променяли так безоглядно, так откровенно, так жестоко, безжалостно? Проклятый Жоржик околдовал их!..

«Это наваждение, – говорил сам себе Гридин. – Это пройдет. Они опомнятся».

Но время шло, а ничего не менялось. Обожаемый Жоржик поселился у них в доме, вел себя как ленивый, капризный и избалованный кот, пользовался всеми благами и всем возможным вниманием, тогда как Михаил Маркович, «хозяин и кормилец», всеми отвергнутый и чуть ли не презираемый, не мог уже спокойно поужинать в гостиной у телевизора, посидеть в кругу своей семьи, и вообще…

Гридин поймал себя на том, что ему не хочется возвращаться домой, не хочется думать о будущем… что ему не хочется ничего.

Карта Москвы была разделена на квадраты.

Клавдия нашла квадрат, в котором была расположена улица, на которой проживала Виктория Мураткина. Ближе всего к ее дому оказывался Белорусский вокзал.

Клавдия задумалась. После того ужаса, который она пережила в квартире Кирилла, она дала себе слово не делать опрометчивых выводов. Если человеку звонят какие-то сумасшедшие, это еще не значит, что он и сам такой же. Если человек вытаскивает нож, это еще не значит, что он собирается кого-то обязательно зарезать. Нельзя рассматривать события только в одном ключе: так можно себя довести до инфаркта.

Интересно, как повела бы себя в подобной ситуации Кэтти, героиня романа «Дорога желаний», который как раз сейчас читала Клавдия? Уж точно в обморок не упала бы! Такие приключения, наоборот, пришлись бы как нельзя кстати, пощекотали бы ее обленившиеся нервы, придали бы остроты ощущениям. Почему же Клавдия повела себя как бестолковая курица? Ни ума, ни фантазии! Решила, что ее собираются зарезать…

Тут она вспомнила мужской голос, который предупреждал ее по телефону, что мужчина, с которым она проводит время, опасный маньяк. Значит, не зря она испугалась, не на пустом месте! На то были основания.

«Опять я отвлеклась», – спохватилась Клава, поймав себя на мысли о Кирилле, о его приятной улыбке, взгляде, которым он смотрел на нее.

Может, она снова выдумывает? Если человек приглашает к себе женщину, это еще не значит, что она ему нравится. Тогда зачем? Ее мысли снова потекли в опасном направлении. Если женщина не нравится, то зачем ее приглашает мужчина? Либо чтобы выведать у нее что-то, либо… обманом заставить ее что-то сделать, либо – убить?..

«Я зациклилась на убийстве, – остановила себя Клавдия. – Если бы Кирилл хотел меня убить, он бы тысячу раз успел это сделать: по дороге из кафе, у моего дома, в своей квартире, наконец. Однако он этого не сделал. Выведывать он у меня тоже ничего не стал. О чем мы разговаривали? О всякой ерунде. Такие глупости не могут никого серьезно интересовать».

На кухне сладко запахло поджаривающейся курицей, специями. Закипел чайник.

Клавдия, не переставая размышлять, заварила чай, открыла духовку и повернула курицу на другой бок, положила с краю несколько очищенных картофелин.

На кухонном столе лежала бумажка, на которой Клавдия записала цифры с Викиной папки, чтобы подумать над ними. Первые могли означать номер ячейки… другие… вполне подходили к коду. Что, если рискнуть? Ну а если она ошиблась, то ячейка просто не откроется. Народу сейчас в камерах хранения мало, никто и не заметит там Клавдию. В крайнем случае скажет, что не может найти свою, забыла код или что-то в этом роде. Ничего страшного. Кэтти Гордон непременно бы проверила, она не стала бы гадать попусту. Вообще гораздо лучше быть человеком действия, чем нерешительным, трусливым мямлей!

Клавдия решительно поднялась, выключила духовку, оставив там курицу, чтобы не остыла, оделась и отправилась к метро.

Синее небо ярко сияло, небольшой морозец пощипывал лицо. Было свежо и бело, лестница, ведущая в подземку, была покрыта грязным, растаявшим от песка и соли снегом. Клавдия осторожно спускалась, стараясь не поскользнуться. Всю дорогу до вокзала она представляла, как все произойдет, то успокаивая себя, то вздрагивая от нервного возбуждения. Внутреннее чувство – интуиция – подсказывало ей, что она на верном пути, что ячейка откроется и не окажется пустой. Вот только что там может лежать? Вещи, документы, деньги?

В камере хранения было пустынно. Шаги гулко отдавались в глубине переходов. Пахло кожей, железом и вокзальным дымом. Плитка под ногами была блестящая, чисто вымытая, еще не успевшая высохнуть.

– Я опять попаду в неприятности, – говорила первая Клава, трусиха и неудачница.

– Я должна разобраться, что происходит. У меня все получится как надо! В конце концов, это приключение, и я ни за что не хочу его лишиться! – говорила вторая, новая Клава.

И эта новая Клава победила. Она нашла ячейку, выждала время, пока окажется в одиночестве, перекрестилась, набрала код и… открыла дверцу. Сердце ее забилось, как сумасшедшее, в горле пересохло. Она не ошиблась! Вика оставила здесь кое-что и сделала это неспроста. У нее были причины.

Клавдия, оглянувшись и убедившись, что ее никто не видит, вынула из ячейки бумажный сверток: что-то вроде пачки бумаг или альбома для фотографий, завернутое в плотную, коричневую почтовую бумагу, запечатанное сургучной печатью. Ее руки дрожали, когда она убирала сверток в спортивную сумку. Никем не замеченная, она вышла из камеры хранения и отправилась домой. Содержимое свертка она будет рассматривать дома, не спеша, закрывшись на все замки.

В подъезде было сумрачно и прохладно, в столбах льющегося через окна света клубилась пыль. Клавдия бегом поднималась на свой этаж, слыша, как надрывается телефон в ее квартире. Может быть, это Кирилл? Она сразу забыла и свои подозрения, и пакет из камеры хранения, лежащий у нее в сумке. Мысль о Кирилле прихлынула к сердцу жаркой волной, и оно замерло, как маленькая птичка, потом встрепенулось и забилось неистово, сильно, так, что стеснилось дыхание.