— Алиса, ты только послушай: тут один малый пишет книгу о покойном короле. Так по его словам, несчастная старая королева позволила миссис Кеппел посетить короля на смертном одре. Что ты об этом думаешь?

Опустив «Таймс», я приподняла брови и через стол воззрилась на мужа, скрывавшегося за собственной, только что принесенной его дворецким газетой. Я продолжала смотреть на мужа до тех пор, пока он не опустил ее и с робкой улыбкой не посмотрел мне в глаза.

— Королева всегда проявляла большое понимание во всех этих… делах, — сказал муж и снова поспешно спрятался за газетой.

— Да. Разве это не трогательно? Королева проявила такое понимание по отношению к любовнице короля… ко всем им. Она, Александра, очень великодушна.

— Кое-кому не мешало бы последовать ее примеру, — буркнул муж из-за газеты.

— Ты о чем, Реджи?

— Ни о чем. Просто я всегда восхищался королевой, только и всего.

— Да, — фыркнула я, вспоминая. — Она святая. Мама оказалась права: маленькой славной принцессы Берти всегда было мало.

— Твоя мать во многом оказалась права. Она была очень мудрая женщина.

— Хм.

— Я с ней всегда хорошо ладил.

— Да.

— Хотя и не как твой отец.

— Верно.

— А вот еще, послушай! «Нью-Форест» разгромил «Хэмпшир»! Бедняги, им бы хорошего подающего!

— Ммм… Хм. — Теперь, когда он завел разговор о крикете, я уже почти перестала обращать на него внимание. Однако бросив взгляд на его тарелку, заметила, что копченую рыбу он доел. Нажав ногой на искусно закамуфлированный в ковре электрический звонок, я стала ждать появления горничной.

— Мэри Энн, мистер Харгривз желает еще рыбы. А мне еще кофе.

— Слушаю, мадам.

Едва присев (даже приличного реверанса не удосужилась сделать. До чего ж нахальные пошли слуги!), она вышла из комнаты, а я вернулась к своей газете. Я перевернула страницу, и мои глаза выхватили заголовок, от которого сердце будто сковало льдом.

Кайзер угрожает царю.

— Реджи, — прервала я его разбор особенно захватывающих иннингов.[9]— Когда Алан приезжает в отпуск?

— Не знаю. Кажется, в этом месяце, а как по-твоему?

— Понятия не имею. Поэтому и спросила.

— Ясно. Извини.

— Я только что прочитала заголовок статьи о кайзере и России. Как ты… как ты думаешь, дойдет дело до войны?

— Не могу сказать… О! — Он наконец опустил газету и не мигая уставился на меня. Его бакенбарды поседели, лоб избороздили морщины, а покрасневшим лицом он стал напоминать типичного английского помещика. На его физиономии, как всегда, отразилась работа мысли: вот она прошлась по лбу, приблизилась к выгнутым дугой бровям, подступила к глазам, в которых постепенно загоралось понимание, и наконец достигла губ, растянув их в бесхитростной улыбке. — Беспокоишься? Об Алане? Что ж, как бы то ни было, а, по-моему, долго это все равно не продлится. И потом, он теперь капитан, поэтому ему найдут какое-нибудь тепленькое местечко. В конце концов, он уже не мальчик. Сколько ему? Уже почти сорок?

— Тридцать три. Нашему старшему сыну в октябре исполнится тридцать три.

— Точно. Боже правый, неужели столько лет прошло?

— Да, столько. — Я не удержалась от улыбки. Его реакция всегда проявлялась с опозданием, но зато трогательно и искренне. Как только он осознал, сколько прошло времени, то просто онемел от изумления.

Я снова взялась за газету, но уже не могла сосредоточиться. Боже мой, а ведь и правда — как давно это было!

Я завтракаю напротив Реджи каждый день вот уже тридцать четыре года, с 1880-го. К тому времени минуло четыре года после смерти Эдит. Четыре года после того, как на ее похоронах я в последний раз видела Лео.

Все эти четыре года, оставленная теми, кого любила, я прозябала, словно беспомощно увязая в болоте, не в силах избавиться не только от их призраков, но и от призраков высоких, изящных шпилей самого Оксфорда. Я становилась старше — студенты моложе. Я уже не была прекрасной принцессой Крайстчерча, королевой бала в День поминовения. На меня бросали косые взгляды, обо мне шептались. Синий чулок. Старая дева.

После смерти Эдит мамина феноменальная энергия пошла на спад. Или это случилось после отъезда Лео? Не знаю точно, что послужило тому причиной. Знаю лишь одно: когда я осталась одна, мама прекратила свою бурную деятельность. Ина вышла замуж, Эдит умерла, а я «разочаровалась» — этим словом в те дни обозначали брошенную возлюбленным женщину. Не было больше трех маленьких принцесс. А Рода и Вайолет к браку почему-то никогда не стремились.

Однако в итоге те четыре года пошли мне во благо, ибо за это время поблекли воспоминания, исчезли люди, затянулись сердечные раны. Мистер Рескин наконец сорвался — однажды во время одной из лекций начал выкрикивать непристойности, и его силой вывели из зала. А то, что случилось в давний летний день между требовательным преподавателем математики и дочерью декана, синим чулком, абсолютно никого не интересовало. Все королевские отпрыски закончили образование, и королеве больше некого было отсылать в Оксфорд.

А Алиса из Страны чудес жила себе дальше. Переиздания, театральные постановки, всевозможные игрушки и игры. Никого не волновало — никто, кажется, и не знал, — что Алиса давно выросла и впереди ее ждет одинокая старость.

Реджинальду Джервису Харгривзу, эсквайру, все было нипочем. Реджи Харгривз книгами вообще не интересовался. Они его так мало занимали, что у него вместо обычных четырех лет ушло целых шесть на то, чтобы закончить Оксфорд.

Когда же я впервые встретила Реджи? Даже не припомню, хотя он настаивает, что случилось это на том роковом балу 1876 года в День поминовения. По его словам, он видел меня под руку с принцем и никогда в жизни не встречал создания прекраснее. Он смотрел на меня с благоговением, но понимал, что принцу не соперник. А потому дожидался благоприятного момента и, кажется, не замечал, что я уже порядком перезревший фрукт. Он ждал, пока я упаду с дерева, чтобы поднять меня.

Типичный английский помещик, Реджи занимался спортом, играл в крикет. Для меня это было чем-то совершенно новым, не имевшим места в моей жизни и абсолютно безынтересным. Реджи не имел титула, но его состояния хватило даже на то, чтобы впечатлить мою маму. Его семейство сделало деньги коммерцией. Всего поколение назад они торговали текстилем, и этот факт, бесспорно, немного портил его репутацию. Или, вернее сказать, портил бы, будь на моем месте какая-то другая женщина. В моем же случае мама с готовностью закрыла глаза на это досадное обстоятельство.

Реджи был высок, широк в плечах и хорош собой. Шатен, он небрежно причесывался на прямой пробор, его кожа имела красноватый оттенок. Чуть неправильный прикус он скрывал под жесткими усами. Я знала, что никогда не полюблю его так, как Лео. Знала, что никогда не смогу так же разговаривать с ним, смеяться и шутить. Реджи даже в молодости не отличался особым чувством юмора, и я быстро привыкла держать свои острые, саркастические замечания при себе, иначе рисковала провести полвечера, растолковывая их.