его недостоверными слухами и своими излюбленными изречениями и цитатами.

Третьим видом сообщений в годовой статье 1185 г. является самостоятельный рассказ того же летописца — любителя афоризмов о рязанской войне, переданный им с большими подробностями. Этот рассказ можно расценивать как особое сказание с эпиграфом о злодеяниях Святополка Окаянного.

Автор уделяет большое внимание не только военным действиям (полководцем суздальских войск был Ярослав Владимирович, адресат Даниила), но и посольским делам, подробно знакомя читателей со всеми переговорами Всеволода с рязанскими Глебовичами.

Совершенно особый интерес для нас представляют те афоризмы, при помощи которых автор комментирует неповиновение воинственных рязанцев, еще недавно бывших послушными «шереширами» Всеволода, а теперь отвергших миролюбивое посольство великого князя: «Яко же Соломон глаголеть: „Кажа злыя, приемлеть собе досаженье. Обличишь безумнаго — поречеть тя. Не обличай злых, да не възненавидять тебе. Обличай премудра — възлюбить тя, а безумнаго обличишь — възненавидить тя“». Эти летописные притчи очень близки к тем притчам, из которых умело соткано «Слово Даниила Заточника». У Даниила мы найдем места, близкие по форме и содержанию: «Лепше слышати прение умных, нежели наказание безумных. Дай бо премудрому вину — премудрее будеть» (XXX).

Еще раз бытовые притчи, близкие по стилю к Даниилу, встречаются в летописи в связи с посольством испугавшихся рязанцев, готовых заключить мир. Всеволод отверг мир: «Якожи пророк глаголеть: рать славна луче есть мира студна. Со лживым же миром живуще, велику пакость землям творять».

Третье посольство вызвало третий комплекс притч. Посредником между Всеволодом и рязанскими князьями оказался черниговский епископ Порфирий, завязавший в 1186 г. какие-то тайные переговоры с рязанцами «не яко святительскы, но яко переветник и ложь»: «Якоже глаголеть мудрый Соломон: Гнев, укротив лжею, проливаеть свар, а рать, не до конца смирена, проливаеть кровь».

Можно заметить, что афоризмы, дополняющие описания посольских дел, носят более светский, бытовой характер, хотя и прикрыты именем Соломона, к чему прибегал и Даниил Заточник. При описании же стихийных бедствий вроде мора (1186 г.), зимней молнии, убившей двоих людей (1188 г.), или пожара (1192 г.) автор снова возвращается к мысли о божьих казнях за грехи человеческие, за беззаконие.

На протяжении 1184–1187 гг. наш автор очень внимателен к изгнанному из Новгорода князю Ярославу Владимировичу. Он подробно описывает маршрут Ярослава в 1185 г., когда тот шел из Владимира через Коломну на Пронск. В походе 1186 г. летописец называет Ярослава на втором месте после Всеволода, впереди всех других (владетельных) князей. Описав свадьбу дочери Всеволода и Ростислава Ярославина Черниговского 11 июля 1186 г., летописец особо отмечает, что на ней был Ярослав Владимирович. Когда новгородцы в 1187 г. снова попросили у Всеволода его свояка на княжение, летописец отметил, что великий князь «отпусти и с ними с честью великою Новугороду».

Особый интерес представляет татищевское дополнение к рассказу о рязанской войне 1186 г. Всеволод Большое Гнездо вместе с Ярославом Владимировичем и другими князьями (в числе которых был и обиженный братьями Всеволод Глебович Рязанский) выступил из Коломны и повоевал земли за Окой. Здесь кончается одинаковость текста Лаврентьевской летописи и Татищева и идет текст, выписанный Татищевым из какой-то не дошедшей до нас летописи. Он прямо продолжает повествование Лаврентьевской. Здесь говорится о приходе половцев: «сие им учинилось за их злодеяние, что братию изгоняли, преступи роту, яко Премудрый глаголет: „За грех царя казнит бог землю“. Роман бо слушая книгини своея, по некоей ее тайной злобе на Всеволода (Глебовича) и ее любимцев, изгонял его, а бояре ему в том безсовестно помогали, но после сами все не вдолге погибли, о чем ниже явится»[238]. Такая стилистическая примета, как обилие местоимений, мешающее усвоению смысла, роднит этот отрывок с летописным рассказом о походе Игоря в предшествующем 1185 г. Изречение, взятое из притч Соломона, выражает довольно смелую мысль: «за грех царя казнит бог землю». Стилистически приведение притч связывает этот рассказ как со всем летописным повествованием о рязанской войне Всеволода и его свояка Ярослава, так и со «Словом Даниила Заточника», адресованным позже этому самому Ярославу.

В «Слове Даниила Заточника» исследователей всегда удивляло обилие сентенций о злых женах. Поиски причин велись в разных направлениях; привлекалась даже, как мы помним, Улита Кучковна. Быть может, одной из злых жен, заставляющих своих мужей делать все по своей воле, является неодобрительно упомянутая здесь княгиня Романа Рязанского: «Не скот в скотех коза, ни зверь в зверех еж, ни рыба в рыбах рак, ни потка в потках нетопырь — не мужь в мужех иже ким своя жена владееть» (XXXIV). Во всей рязанской войне оказался повинен Роман, поступающий по подсказке своей жены и ее любимцев бояр.

Все сказанное выше о летописце, наполнившем владимирское летописание 1184–1192 гг. «потоком цитат из церковных книг» и более жизненных притч из «Пчелы»[239], дает нам право сблизить этого летописца, автора Свода 1192 г., с Даниилом Заточником, писавшим свое «Слово» Ярославу Владимировичу около 1197 г.: оба они насыщают свои произведения афоризмами, оба проявляют интерес к Ярославу Владимировичу, оба в какой-то степени интересуются посольскими делами, оба прибегают к панегирическому восхвалению высокопоставленных современников (епископ Лука и князь Ярослав).

Принятие гипотезы о тождестве Даниила с автором владимирской успенской летописи 1184–1192 гг. помогло бы нам и в расшифровке загадочных слов Даниила Заточника о брошенном им «художестве», о бегстве его от своего господина, подобном бегству Агари от Сарры.

Последнее церковное поучение в Лаврентьевской летописи за XII столетие относится к 1192 г. (6701 г. ультрамартовского счета ошибочно переводили как 1193 г.).

После этого наступает одиннадцатилетний перерыв, и цитаты из церковных сочинений появляются вновь лишь в 1203 г. в связи с разгромом Киева Рюриком Ростиславичем. М.Д. Приселков дважды высказывал свое недоумение по поводу прекращения работы автора-сводчика в 1192 г. и почти подошел к решению вопроса, указав на то, что поучение по поводу пожара было изъято из летописи при составлении следующего свода 1212 г.[240]

Учитывая то, что на поучении 1192 г. оборвалось риторическое сопровождение хроникальных записей, мы должны, прежде всего, обратить внимание на содержание этого интересного поучения, которым, к сожалению, историки русского летописания не интересовались.

«В лето 6701 [1192].

Бысть пожар в Володимери городе месяца июля в 23 день в канун святою мученику Бориса и Глеба в четверток. В полъночи зажжеся и горе мало не до вечера. Церквий изгореша 14, а города — половина погоре. А княжь двор богом и святое богородици [помощью?] изотяша; деда его и отца его молитвою святою избавлен бысть от пожара. И много зла учинися грех ради наших. Глаголеть бо к нам Исаиемь пророкомь, глаголя что: Яко алкахом, не узре и смерихом