Далее в летописи изображается торжественная сцена инвеституры: «И да ему отець [Всеволод Константину] крест честны и мечь, река: Се ти буди охраньник и помощник, а мечь — прещенье и опасенье, иже ныне даю ти пасти люди своя от противных». После этого автор вкладывает в уста Всеволода речь, которая едва ли была произнесена в действительности, но хорошо характеризует проконстантиновскую тенденцию автора: «Сыну мой Констянтине! На тобе бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей. А Новъгород Великый старейшиньство имать княженью во всей Русьской земли. По имени твоем тако и хвала твоя: не токмо бог положил на тебе старейшиньство в братии твоей, но и в всей Русской земли. И яз ти даю старейшиньство — поеди в свой город!»

Данная «речь» едва ли современна самому событию, так как при отправке Константина в Новгород Всеволоду не было надобности уверять всех в старейшинстве своего старшего сына. Такое литературное подкрепление старшинства Константина было вполне обосновано только после того, как отец обделил его наследством и передал великое княжение Юрию в обход старшего брата, т. е. после 1212 г.

В этой «речи» автор использует свои исторические познания, почерпнутые из новгородских летописей, о том, что «Русская земля пошла есть» от призвания варягов в Новгород. Поэтому он и пишет о старейшинстве Новгорода в Русской земле[245].

Преувеличение исторической роли Новгорода в данном случае тоже служило той же цели возвеличения Константина, начавшего с этого города свой княжеский путь. Вспомним, что только при поддержке Новгорода, помогшего Константину в Липицкой битве 1216 г. против его братьев, Константин и получил великое княжение Владимирское.

От риторических отступлений, вставленных, может быть, около 1212–1216 гг., вернемся к проводам Константина: «И проводиша и вся братья его с честью великою до реки Шедашкы: Георгий, Володимер, Иоан и вен бояре отця его и вен купци и вен после братья его. И быеть говор велик якы до небеси от множества людий от радости великия. Яко же рече пророк: вен языци въеплещете руками, въекликнете богу гласом радости — яко цесарь велий по всей земли; и пойте имени его дадите славу хвале его! Пристигшю же вечеру, поклонишася ему братья его и вси людье и все мужи отца его и вси после брать его. И ти поклонишася ему и похвалу ему давше велику, възвратишася кождо их всвояси…» Это описание нужно признать современным событию, так как оно насыщено конкретностью: имена, название реки, время дня. Интересно отметить внимание автора не только к князьям и мужам, но и к купцам, и к послам, а также полное пренебрежение к духовенству, выразившееся в умолчании о нем. Далее следуют шесть цитат, подобранных на тему о необходимости щедрости, вроде таких: «Алчен бях — накормисте мя и жаден бех — напоисте мя…»; «Блажен муж, милуя и дая весь день»; «Блажен разумеваяй на нища и убога — в день лют избавить и господь»; «И Соломон глаголеть: милостынею и верою очищаются греси».

Приезд Константина в Новгород описан тоже очень торжественно и тоже с большим количеством цитат. На этот раз подбор цитат подчинен теме праведного суда и защиты бедных: «…возлюбил еси правду и възненавиде безаконье — сего ради помаза тя боже…»; «Боже! Суд твой цесареви дажь и правду твою сынови цесареви: судити людей твоим в правду и нищим твоим в суд…»

Следующий цикл цитат связан со смертью жены Всеволода княгини Марии (невестки Ярослава Владимировича), пролежавшей в болезни 7 лет.

В основную тему «аще не напасть, то не венец» здесь снова вплетается мотив щедрости и милостыни: «Грехы своя милостынями поглади и неправды твоя — щедротами, еже к нищим».

После этих двух владимиро-суздальских событий (о жизни Константина в Новгороде не говорится ничего) автор продолжает вести довольно подробную хронику южнорусских дел, отметив утрату ряда позиций знакомыми нам князьями: зимой 1205/06 г. «Ростислав Рюрикович выгна Ярослава Володимерича из Вышегорода»; осенью 1206 г. Всеволод Чермный выгнал Ярослава Всеволодича из Переяславля, и тот вернулся в родные края.

Для выяснения проявившихся у автора симпатий к князю Константину интересно сравнить описание двух встреч: «Ярослав же приде к отцю своему в Суждаль месяца семтября в 22 день на память святого мученика Фокы и сретоша и братья его у Сеянья и целоваше». Зимой (28 февраля 1207 г.) приехал к отцу старший сын: «Того же дне и Константин князь приеха из Новагорода к отцю своему и сретоша и на реце Шедашце вся братья его: Георгий, Ярослав, Володимер, Святослав, Иоан и все мужи отца его и горожана вси от мала и до велика. И братья его видевше с радостью поклонишася ему и целоваше и любезно вси людье и въехаша в град Володимерь. И поклонися отцю своему Костянтин; отец же его, встав, обуим и целова любезно и с радостью великою, якоже Ияков патриарх Иосифа Прекрасного видев». Ради Константина автор пренебрегает чувством меры и возвращается к риторическому стилю.

При описании южных событий, в которых автор продолжает быть осведомленным, он только один раз прибегнул к цитатам, желая уязвить Всеволода Чермного, изгнанного из Киева: «Всяк взнояйся смерится… еюже мерою мерите — возмерится вам!» Этот Всеволод Чермный осадил Треполь, где сын Ярослава Владимировича мужественна оборонялся («бысть брань крепка зело»), но после трех недель осады вынужден был заключить мир.

Новое изобилие цитат появляется в летописи в связи с приездом Константина, приглашенного отцом воевать против Ольговичей. Когда Константин со своими новгородскими войсками прибыл в пограничную Москву, то летописец, во-первых, перечислил все местные полки («плесковичи, ладожаны, новоторжьци»), а во-вторых, начал щедро цитировать сборник притч Соломона: «Якоже рече Приточник: Сын бых послушлив отцю и възлюблен пред лицем матере своея; сын благоразумный — послушлив отцю и плода праведного снесть». Цитировал он, очевидно, по памяти, так как пропустил во втором случае фразу: «сын же непокоривый в погибель»[246]; мог он и сознательно опустить то, что не подходило к делу. Когда 19 августа 1207 г. в Москве состоялась встреча отца с сыном, автор опять обращается к притчам: «Якоже рече Приточник: Сын разумив, чтяй отца възвеселить душю свою и препояшеть истиною чресла своя». Написав одну фразу о ненадежности рязанских князей, летописец снова применяет излюбленный прием: «О сицех бо рече Давыд: мужь крови и льстив не препловить дний своих. И мужа неправедна зло уловить в истленье. И пакы рече: возлюбиша и усты своими и языком своим солгаша. Сердце же их не бе право с нимъ. Всеволод же великый князь рече слово Давыдово: Ядый хлеб мой възвеличил есть