Самарин видел, что он попросту издевается над ними, но дирижер все больше ему нравился, а вот как-то показать это сейчас он не мог. Адрес его он на всякий случай запомнит... А пока еще один вопрос:

— Я не из полиции нравственности, я коммерсант, но мне не очень понятна ваша столь безграничная веселость... в столь тяжкое для всех время!

— С горя и пьем. Но пьем-то мы как раз за то, чтобы всем стало лучше. Впрочем, я не зевал и в другие времена. Ваш компаньон наверняка знает давно, что Паруб всегда любил загуливать... — Паруб сказал это, глядя прямо в глаза Самарину, затем обернулся к Магоне: — Я правду сказал?

— Наслышаны... наслышаны... — раздраженно ответил Магоне и встал: — Извините за беспокойство.

— Ну что вы, право? Это я должен извиниться, что не угощаю вас, но правда все выпито подчистую. А насчет картин... они мне очень дороги как память о других временах...

Когда вышли на улицу, Магоне сказал:

— Он действительно пьяница.

— Ехидный дядька, — усмехнулся Самарин. Нет, нет, в плененной Риге жило немало хороших людей.

— Нарвется на ваших, в черных мундирах, сразу поумнеет, — злобно обронил Магоне.

В этот день они все же кое-что купили. Каминные часы с бронзовыми жирными амурчиками, обнимающими циферблат. Продал их знакомый Магоне жокей с ипподрома. На тыльной стороне часов была дарственная надпись на латышском языке, из которой было ясно, что эти часы принадлежали какому-то артисту. Никакой особой ценности вещь не представляла, и купили они ее за бесценок — жокей был сейчас без дела и без денег.

Купили еще старинную люстру, несколько бронзовых статуэток, старинный барометр, вмонтированный в модель пароходного рулевого колеса, и, чем особенно гордился Магоне, инкрустированными перламутром трельяж с набором хрустальной посуды для дамской парфюмерии.

Осенними вечерами, когда темнело, Самарин заходил к Рудзиту. В последнее время старик болел — застудился на своем нищенском посту. Укрывшись всем, что было у него, лежал в постели и лечился каким-то народным снадобьем, от которого в комнате стоял густой аромат ромашки. Самарин предлагал ему достать лекарства, но он и слышать об этом не хотел, говорил:

— Я себя знаю лучше всех. Не бойся, встану.

В этот вечер ему было уже лучше — от него уже не дышало жаром. Засунув руку под матрац, он вытащил оттуда свернутую бумажку:

— Аня сама приходила, сказала еще, чтобы ты бывал у меня каждый день... — Прокашлялся и добавил: — Послезавтра я буду уже на рынке.

Самарин шел домой и впервые чувствовал легкий морозец, под ногами похрустывал ледок, падал редкий медленный снег. Скорей домой — узнать, что прислала Москва...

«Центр — Максиму

Вторую половину суммы тебе привезет отец. Сверх того привезет и валюту на расширение сделки, делайте все, чтобы они на это пошли. Однако помните, что на подготовку расширения сделки фирме надо не меньше месяца. Сделайте клиентам хорошие подарки от фирмы, лучше их приобретите, в крайнем случае разрешаем воспользоваться своим фондом. Отмечаем активное поступление полезной информации по разделу «Картина»[2]. Как с Хамелеоном? Поздравляю».

Это поздравление в единственном числе подсказало, что шифровку отправил Иван Николаевич. Но с чем он поздравляет?

Бог ты мой! Самарина даже в жар бросило — он забыл, что сегодня Октябрьская дата! Как можно было забыть! Эта чертова коммерция увела его в свои потемки. А может, жизнь по легенде, где не было места таким праздникам?

В окно хлестала быстро разыгравшаяся метель, от этого порывистого шороха было неуютно и знобко. Шевелилась маскировочная бумажная штора.

Нужно было немедля сжечь шифровку, а Самарин все держал ее перед собой и смотрел на нее отрешенными глазами...

Воспоминание

Дежурный по специальному корпусу спецшколы разбудил его в пять часов утра. Он еще видел какой-то сон и ощущал толчки в спину, и слышал писклявый голос дежурившего в ту ночь курсанта Кости Охрименко:

— Вставай, Самарин! Вставай! На одной ноге к начальнику!

— Что случилось? — Он,окончательно вынырнул из своего сна, в котором он почему-то пел перед курсантами школы, а те ржали, как лошади.

— Передаю приказ, и все дело, — пропищал Охрименко, его курносое и без того широкое лицо расплылось в улыбке: — Между прочим, когда я к тебе подошел, ты кричал заячьим голосом на весь корпус. Забыл, что во сне надо молчать?

Самарин быстро оделся и, не умываясь, побежал на «маршальскую дачу» — так курсанты называли домик, где размещалось школьное начальство. Дачный сад был сплошь белый, а снег все сыпал и сыпал. Поеживаясь от холода, Самарин на крыльце дачи оббил снег с сапог, стряхнул с ушанки и вошел в жарко натопленную комнату.

Начальник школы сидел за столом в кителе, наброшенном на плечи, лицо у него было заспанное. Самарин представился как положено и ждал, что скажет начальник. Полковник посмотрел на него и рассмеялся:

— Лицо у вас, курсант Самарин, как спущенная футбольная камера. Давайте-ка выйдем на улицу и проснемся.

Они вышли из домика. Полковник сбросил китель на перильца крыльца, сорвал с себя нижнюю рубаху и повесил на ветку, черпанул пригоршней снега и начал тереть им лицо, грудь.

— Раздевайся! Делай со мной! — прокричал он, фыркая и отплевываясь от снега.

Самарин быстро снял цигейковую куртку, гимнастерку, рубаху и тоже черпанул снега.

Вот так началось у Самарина утро 7 ноября 1941 года, и он еще не знал, почему его разбудили, зачем вызвали к начальству. Он гадал об этом, крякая и ухая от холода вместе с полковником.

Потом они вернулись в дом, оделись. Самарину было жарко — будто из парной выскочил. Застегивая пуговицы на кителе, полковник сказал:

— Сейчас поедем в Москву... — Он тщательно причесал свои взмокшие густые волосы и добавил: — На парад поедем.

— На какой парад?

— Вот тебе и на! Какие у нас бывают парады седьмого ноября?

Скажи ему это тот же Костя Охрименко, он бы послал его куда подальше за идиотскую шутку. Какой еще парад, если не дальше как вчера им докладывали обстановку под Москвой и было сказано, что на днях вражеский танк прорывался к Химкам? Да за такие шутки!..

— Сейчас за нами придет машина, — продолжал полковник. — Я и сам, признаться, не поверил, что будет парад. А вот же будет! — Он стукнул по столу ребром ладони. — Из Москвы позвонили мне ночью, сказали взять с собой одного курсанта. Тебя назвали. Так что увидим мы с тобой небывалый парад. Небывалый, Самарин!

И действительно, пришла эмка, и они поехали. Тащились медленно — с замаскированными фарами машина, как слепая, на ощупь двигалась сквозь снегопад.