Джереми положил ручку, отвлеченный видом из окна: маленький паром, попыхивая дымком, полз через спокойные серебристые воды залива Лонг-Айленд-Саунд в направлении Файр-Айленда. Он уже исписал несколько страниц, а до сути не добрался. Ему вдруг пришло на ум, что он бессознательно тянет время из страха, что не сумеет найти нужных слов —слишком важным было то, что он хотел сказать. Он начал письмо так бойко, но теперь, когда подступил к самому главному, уверенности поубавилось. Он следил глазами за паромом, пока тот не скрылся из виду за густыми зарослями кустарника. Потом взял ручку и принялся за продолжение письма.

«То,что я встретил тебя в Лондоне, застал в доме Дианы, было нежданным и драгоценным подарком судьбы. И как хорошо, что я оказался там в тот момент, когда тебе нездоровилось и когда тебя снедала тревога. Та ночь с тобой, когда ты открыла мне свою душу и обратилась ко мне за утешением (надеюсь, не напрасно), стала в моем воспоминании чем-то вроде маленького чуда. Никогда я не забуду, какая ты была.

Правда заключается в том, что я тебя люблю. И, наверно, любил всегда. Но я не осознавал этого вплоть до тою самого дня, когда ты вернулась в Нанчерроу и я услышал, как у тебя в спальне играет «Утоление жаждущих», и понял, что ты снова дома. По-моему, ты писала письмо своей матери. В ту минуту я наконец понял, как много ты для меня значишь.

Влюбляться во время войны, связывать себя обязательствами — довольно глупый эксперимент, и я убежден, что ты думаешь так же. Ты любила Эдварда — он погиб; кто захочет пройти через такое во второй раз? Но когда-нибудь война закончится; даст Бог, все мы благополучно доживем до этого дня; и тогда вернемся в Корнуолл, к прежней жизни. Когда это произойдет, я бы больше всего на свете хотел, чтобы мы опять были вместе, потому что теперь я не могу представить свое будущее без тебя».

На этом месте он остановился опять, отложил ручку, взял исписанные листки и прочитал их. Последний абзац показался ему слишком высокопарным. Он знал, что не принадлежит к тем счастливцам, которые умеют выражать на бумаге свои чувства. Роберт Бернс и Роберт Браунинг были способны передать страсть в нескольких отточенных стихах, но Джереми Уэллс не обладал поэтическим даром. Приходилось удовлетворяться тем, что получалось, и потому его терзала мучительная неуверенность.

В конце концов заветным его желанием стало жениться на Джудит, но имел ли он право даже заикнуться об этом? Много старше ее, он — к чему обманывать себя? — вряд ли был для нее блестящей партией. Будущее не сулило ему ничего более интересного, чем жизнь сельского врача, к тому же, с весьма скромным достатком. А Джудит, благодаря своей покойной тетке, девушка обеспеченная. Не подумает ли она, не скажут ли люди, что он охотится за ее богатством? Он предлагал ей стать женой сельского доктора, зная по собственному опыту, что это значит: бесконечные телефонные звонки, от которых нет покоя ни днем, ни ночью, испорченные праздники, еда когда попало. Конечно, она заслуживает лучшего. Ей нужен мужчина, с которым она получит то, чего никогда не знала, — спокойную семейную жизнь… плюс доход, соответствующий ее собственному. Она выросла и стала так прелестна, так обворожительна… при одной мысли о ней сердце у него замирало… мужчины будут сходить по ней с ума. Не будет ли чудовищным эгоизмом с его стороны просить ее руки сейчас, именно в этот момент?

Но, пожалуй, он зашел уже слишком далеко, чтобы остановиться на полпути. Терзаясь сомнениями, Джереми опять потянулся за авторучкой и, стиснув зубы, двинулся дальше.

«Я говорю тебе все это, не имея ни малейшего представления о чувствах, которые ты испытываешь ко мне. Мы всегда были дузьями — по крайней мере, мне хотелось так думать, — и я бы хотел, чтобы так оно было и впредь, поэтому боюсь сказать что-нибудь не то и навсегда испортить наши добрые отношения. Так что на данный момент довольно будет и этого моего объяснения. Но, пожалуйста, напиши мне как можно скорее, чтобы я знал, какие чувства ты ко мне питаешь и могу ли я надеяться на то, что когда-нибудь ты согласишься соединить свою жизнь с моей.

Я так тебя люблю! Надеюсь, это не огорчит и не расстроит тебя. Знай лишь — я буду ждать сколько потребуется, до тех пор, пока ты не будешь готова стать моей женой. Прошу тебя, напиши мне поскорее, я так волнуюсь.

Моя любимая Джудит, навеки твой

Джереми».

Все. Он окончательно отложил ручку, провел рукой по волосам и застыл, мрачно уставясь на письмо, за сочинением которого просидел все утро. Может быть, не стоило и тратить время. Может, лучше разорвать его, забыть все, написать другое письмо, ничего не требуя от нее. С другой стороны, если бы он сделал так…

— Джереми!

Его искала хозяйка дома, и он обрадовался, что его отвлекли.

— Джереми!

— Я здесь! — Он быстро собрал странички письма и сунул их под верхнюю обложку своего блокнота. — В гостиной!

Он повернулся на стуле к открытой двери. Она вошла, высокая, загорелая, с серебристо-золотистыми волосами, такими пышными и блестящими, как будто над ними только что поработал первоклассный парикмахер. На ней был легкий шерстяной костюм и полосатая рубашка с жестким воротничком и массивными золотыми запонками на манжетах, туфли-лодочки на высоких каблуках подчеркивали американскую грацию ее длинных ног. Услада глаз, Элайза Барманн.

—Мы приглашаем вас на обед в клубе. Выезжаем через пятнадцать минут. Успеете?

—Разумеется. — Он собрал свои письменные принадлежности и поднялся. — Простите, я не думал, что уже так поздно.

—Вы написали свое письмо?

— Почти.

—Хотите его отправить?

—Нет… может быть, у меня появится желание еще что-нибудь добавить. Попозже. Я отправлю его, когда вернусь на корабль.

— Как скажете.

— Пойду приведу себя в порядок…

— Ничего официального, довольно будет галстука. Дейв спрашивает, не хотите ли вы сыграть после обеда партию в гольф.

— У меня нет клюшек. Она улыбнулась.

— Это не проблема. Можно одолжить у пресс-атташе. И не торопитесь, спешить некуда. Вот только неплохо было бы перед отъездом пропустить по мартини.

Конец апреля и конец долгого дня. Джудит закончила печатать письмо для капитан-лейтенанта Кромби (с копиями для капитана «Экселлент» и начальника управления морской артиллерии) и выдернула листы из машинки.

Было почти шесть часов. Две другие девушки-машинистки из ЖВС, с которыми она работала в одном кабинете, уже все закончили и уехали на велосипедах обратно на квартиры. Но капитан-лейтенант Кромби под вечер заявился с этим пространным документом, имеющим аж целых два грифа — не только «Совершенно секретно», но и «Срочно», и Джудит скрепя сердце осталась его перепечатывать.

Она устала. Весь день стояла прекрасная погода, дул теплый весенний ветерок, и нарциссы в саду у капитана беспокойно кивали своими желтыми головками. В полдень, по дороге на обед (тушеная баранина с картошкой и вареный пудинг с черносливом), она на минуту остановилась поглядеть на поднимающиеся к небу зеленые склоны и зубчатый гребень горы Портсдаун и, вдыхая аромат свежескошенной травы, чувствуя, как деревья наливаются соком, ощутила во всем теле трепетный отклик, рожденный весенним обновлением и пробуждением жизни. Мне двадцать лет, подумала она, такое бывает только однажды и никогда больше не повторится. Ей страстно захотелось вырваться на свободу, гулять, обследуя окрестности, — подняться на холм, дышать чистым воздухом, лежать на упругом дерне, слушать шелест ветра в траве и пение птиц. Вместо всего этого — полчаса на то, чтобы расправиться с бараниной, и надо возвращаться опять в душный барак, служивший временным штабом для отдела обучающих технологий.