«Нет», — услышала Джудит собственный голос, у нее невольно вырвалось это восклицание — мучительная попытка отогнать свои страхи. Она повернулась на живот, уткнулась лицом в подушку и свернулась калачиком, в позе нерожденного еще младенца, надежно укрытого от всех опасностей в утробе матери, словно так можно было оградить себя от горя и отчаяния. Вскоре она услышала шаги на узкой лестнице — Джереми возвращался из кухни. Вот он прошел через гостиную.

— Ты меня звала? — услышала она его голос. Зарывшись лицом в подушки, она отрицательно мотнула головой.

— Я принес тебе волшебную пилюльку. И стакан воды, чтобы ее запить.

Она не шелохнулась.

— Джудит. — Он сел на край постели рядом с ней, придавленное его весом шерстяное одеяло натянулось у нее на плечах. — Джудит…

В ярости от душивших ее рыданий она рывком перевернулась на спину и вонзила в него взгляд заплаканных глаз.

— Не надо мне никаких пилюль! Ничего не надо! Хочу одного — быть с мамой.

— Дорогая…

— А ты обращаешься со мной, как врач с пациенткой! Ведешь себя как бесчувственный профессионал!

— Я не хотел тебя обидеть.

— Ненавижу себя за то, что не могу быть сейчас рядом с ней.

— Ты не должна винить себя. Столько людей тебя любят!

Ее поведение ничуть не обескуражило Джереми, и под действием его слов ее мгновенная вспышка раздражения погасла, уступив место раскаянию.

— Прости.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Я не знаю, как я себя чувствую.

Он ничего не ответил. Только потянулся за пилюлей, которая и вправду похожа была на крошечную бомбочку, потом взял стакан с водой.

— Сначала выпей это, а потом уж будем говорить. Она с сомнением посмотрела на лекарство.

— Она точно меня не отключит?

— Абсолютно точно. Просто ты почувствуешь себя во сто крат лучше и будешь хорошо спать. На вид она не очень съедобная, но если запить одним большущим глотком, то в горле не застрянет.

— Ладно, — вздохнула она.

— Вот и умница.

Джудит с усилием приподнялась на локте, взяла пилюлю в рот и запила лондонской водопроводной водой с металлическим привкусом. Джереми одобрительно улыбнулся.

— Молодец! Даже не поперхнулась. — Он взял у нее стакан, и она с облегчением упала обратно на подушки. — Может, попробуешь заснуть?

— Нет.

— Хочешь поговорить?

— Так глупо… я не моту перестать думать. Лучше бы ты дал мне таблетку, которая усыпила мою тревогу.

— Увы, такой нет у меня.

В его словах чувствовалось искреннее сожаление.

— Какой идиотизм, мне двадцать лет, а я плачу о маме. Хочу обнять ее, прикоснуться к ней и знать, что ей ничто не угрожает.

Слезы, которые весь этот вечер были наготове, опять навернулись, а она слишком ослабла и махнула рукой ка всякую гордость, чтобы попытаться их сдержать.

— Я думала о Ривервью и о том, как мы жили там с мамой и Джесс… в нашей жизни не происходило ничего значительного … все было так спокойно, так обыкновенно… но, наверно, зто и было счастье. Простое, скромное. Не было причин для беспокойства, ничто не раздирало душу… С тех пор, как мы были вместе, прошло уже шесть лет… и вот теперь…

Она не могла продолжать.

— Понимаю, — печально сказал Джереми, — Шесть лет не шуточный срок. Я так тебе сочувствую.

— И ничего… ничего не известно… Хоть бы письмо, хоть что-нибудь. Чтобы я знала, где они…

— Я понимаю.

— Так глупо…

— Нет, не глупо. Но ты не должна терять надежду. Иногда отсутствие новостей — хорошие новости. Кто знает, может быть, сейчас они как раз на пути в Индию или еще куда-нибудь, где безопасно. Ничего удивительного, что в подобный момент теряется связь, перестает работать почта. Постарайся не впадать в отчаяние.

— Это только слова. Ты просто утешаешь меня.

— Сейчас не время для пустых утешений. Я просто стараюсь рассуждать здраво. Сохранять ясный взгляд на вещи.

— А если бы это были твои родители…

— Я бы места себе не находил, с ума бы сходил от беспокойства. Но мне кажется, я бы постарался сохранить надежду.

Джудит задумалась.

— У тебя мать не такая, как моя.

— В каком смысле?

— Я хочу сказать, она другая.

— Откуда тебе знать?

— Потому что я с ней встречалась, на похоронах тети Луизы. Мы чуть-чуть поговорили потом на чае, устроенном для гостей. Она сильная, рассудительная, практичная. Так и вижу, как она успокаивает по телефону нервных пациентов и никогда ничего не путает, если ее просят передать что-нибудь важное.

— Тебе не откажешь в проницательности.

— Моя мать не такая. Ты видел ее только один раз, в поезде, и тогда мы даже не были знакомы. Она слабая. Нет у нее уверенности в себе, никогда не было. Она мнительна и не умеет о себе позаботиться. Тетя Луиза вечно называла ее дурой, и она ни разу не решилась постоять за себя или попытаться доказать, что это не так.

— Так что ты пытаешься мне втолковать?

— Что я боюсь за нее.

— Она не одна. Рядом с ней твой отец. И Джесс.

— Джесс всего-навсего ребенок, она не в состоянии принимать решения за свою мать.

— Ей десять лет — уже не младенец. В десять лет некоторые девочки дадут фору любому взрослому. Они предприимчивы и готовы во что бы то ни стало добиться своего. Что бы ни случилось и где бы они в результате ни оказались, я уверен, Джесс будет надежной опорой и поддержкой для твоей матери.

— Откуда нам знать!..

Слезы опять полились у Джудит по щекам, и она, нащупав рукой край простыни, попыталась утереть их, да так неумело, что у Джереми сердце дрогнуло от жалости. Он поднялся с кровати и пошел в ванную, намочил там в холодной воде махровую салфетку для лица и нашел полотенце, потом вернулся к ней.

— Вот.

Он взял ее за подбородок, поднял голову и нежно вытер лицо, потом подал ей полотенце, в которое она как следует высморкалась.

— Не думай, что я всегда так реву. В последний раз я плакала, когда погиб Эдвард, но тогда все было иначе. То был как будто конец чего-то. Ужасный, бесповоротный. А сейчас у меня такое ощущение, будто это только начало… чего-то во сто крат ужаснее. — Она судорожно, со всхлипом вздохнула. — Тогда мне не было страшно,

В ее голосе звучало такое отчаяние, что Джереми сделал то, о чем мечтал весь вечер. Он лег рядом с ней, обнял ее и привлек к себе, согревая своей близостью. Безропотно, благодарно принимая эту ласку, она лежала неподвижно, но одну руку положила ему на спину и сжала пальцами толстую шерсть его свитера; в этот момент она напомнила ему грудного ребенка, цепляющегося за материнскую шаль. Он заговорил: